5 Сегодня я в своей стране — изгнанник

ПОЭЗИЯ

Человек со злым взглядом спросил:
«Что такое поэзия?»
Человек с чистым взглядом задумчиво
смотрел на него, не находя слов.

И в глазах его светилась поэзия.

[Роке Дальтон Гарсиа (1935 — 1975) — сальвадорский поэт, прозаик, драматург.]

Среди всего многообразия словесного художественного творчества одними из самых сложных для восприятия всегда были и остаются переводные стихи.

С одной стороны, очень многое зависит от адекватного перевода, предполагающего не просто сохранение исходных формы и содержания, но и равноценность воздействия на читателя авторских эмоций и переживаний, очень личного, субъективного взгляда творческой личности на мир. С другой стороны, — и это особенно справедливо в отношении гражданских стихов, составляющих большую часть данного литературно-исторического документа, — для понимания публичного самовыражения поэта необходимо постоянно держать в уме социокультурный контекст эпохи.

Напомню, что Сальвадор — самая маленькая по площади страна Центральной Америки, расположенная у берегов Тихого океана на исторических землях смешанной индейской культуры науа-майя, именуемой также культурой пипиль. В 1524 году в государство пипилей Кускатлан вторглись испанские конкистадоры под предводительством Педро де Альварадо, до этого участвовавшего в завоевании Мексики и Гватемалы и отличавшегося необыкновенной жестокостью. Однако первая экспедиция сподвижника Кортеса не увенчалась успехом, испанцы потеряли почти все свои войска и лошадей, а сам военачальник был ранен в левое бедро и остался инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Его дело продолжил младший брат — Гонсало де Альварадо, год спустя в католический праздник 6 августа заложивший будущую столицу — Сан-Сальвадор — на руинах покинутого индейцами Кускатлана. После третьей экспедиции 1528 года, на этот раз возглавляемой уже Диего де Альварадо (дядей Педро и Гонсало де Альварадо), великая торговая цивилизация пипилей, когда-то контролировавшая западную и центральную часть современного Сальвадора и от которой ведёт своё происхождение значительная часть современного населения страны, формально полностью подчинилась завоевателям. Предание гласит, что вождь индейских племён Атлакатль Старший прыгнул в вулкан, чтобы навсегда остаться непокоренной легендой.

Именно в историческое прошлое Центральной Америки и народную индейскую традицию уходит корнями творчество Хоакина Арагона (1863 — 1911) — автора эпической поэмы «Текум-Умам». Прославленный Текум (2-я пол. XV — 1-я четв. XVI в.) был одним из вождей племени киче, павшим в бою с войском Педро де Альварадо.

Кровь горячо ударила из раны,
тьма на глаза упала пеленой,
и пал Текум на землю бездыханный.
Дрожь прокатилась по степи волной,
когда погиб он, славой осиянный,
народ скорбел от вести роковой,
и горы никли главами в печали,
и скорбные их жалобы звучали.

Примечательно, что Хоакину Арагону интересен не столько сам овеянный легендами образ вождя, — во всяком случае, из самой поэмы ничего нельзя узнать о том, что герой, пронзённый в сердце, «пал на землю» не просто с высоты человеческого роста, а с самих небес, где, согласно известному преданию, летал, точно птица, приладив в рукам и ногам волшебные зелёные крылья, и откуда метал копьё во врага, — но глубинные причины, приводящие народы к поражению и закобалению.

От пыли дня померкнуло сиянье,
и возопил к киче хранитель-дух:
как трусы вы бежали с поля брани,
вас не испанец одолел — испуг…

Голосом пернатого змея Кукумаца (бога жизни в мифологии киче) Хоакин Арагон будто напоминает свои соотечественникам, что для победы нужны не чудо-крылья, а твёрдость характера и не скованный страхом дух свободолюбивой нации, способной объединиться перед лицом врага.

Следующие после Конкисты века, когда зародилась и развивалась национальная сальвадорская поэзия, лучшие образцы которой были включены в данный сборник, также прошли под знаком постоянной борьбы, войн и кровопролитий: сначала против испанской и английской короны, затем против Мексиканской империи и соседней Гватемалы; наконец, против диктатуры ультраконсерваторов, опиравшихся на католическую церковь, военных и крупных землевладельцев («кофетелерос») и, естественно, не заинтересованных в расширении гражданских прав и свобод, в особенности для местного индейского населения.

«Стонет, ввергнут в разор, / край, когда-то приветный, / голод к детям во вдовьи лачуги проник, / начинается мор, / молят девушки тщетно — / не услышит никто их о помощи крик, / и вздыхает старик / в безысходной печали: / в разных станах два сына его — оба пали». [Мигель Альварес Кастро (1789 (?) — 1856) — основоположник сальвадорской национальной поэзии, всесторонне образованный человек, видный общественный деятель и борец за свободу.]

И вновь звучат призывы к объединению — на этот раз в стихах Мануэля Дельгадо (переводы С. Гончаренко хочется цитировать бесконечно):

ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКЕ
I
О, сколь прекрасна ты была в ту пору,
когда, вернув себе свои права,
предстала ты восторженному взору
планеты всей в минуту торжества;
когда клинок в твоей могучей длани
сразил Иберию на поле брани!
III
Тогда объединились все сыны
Америки Латинской в легионы
и все восстали, объединены
стремлением к свержению короны,
и уроженцы всей твоей земли
тебя своей Отчизной нарекли.
V
Как сто ручьев сливаются в поток,
который низвергается лавиной, —
так наш союз тогда осилить смог
врага, чей клюв сломали мы орлиный,
и на пути к свободе сто преград
смели мы, как могучий водопад.
VI
Так, раздробивши цепи униженья,
реванш мы взяли у самой судьбы:
рабам нельзя не выиграть сраженья,
сказав себе: «Мы больше не рабы!»
Так сообща восставшие народы
добыли стяг победы и свободы.
VII
А ныне что же? Посмотри вокруг:
на лоскуты разодранное знамя
уже не поднимается над нами,
и разорвался наш могучий круг,
и ополчился ныне брат на брата,
с которым шел в одном строю когда-то.
VIII
А нашей ссоре радуется враг.
Наш общий неприятель рад недаром:
рука не свалит недруга ударом,
раз пальцы в ней не стиснуты в кулак.
Пока мы меж собою сводим счеты,
не знает враг наш страха и заботы.
IX
Латинская Америка! Подряд
воюй сто лет — и все равно свободы
не обретешь, пока твои народы
тебя опять не воссоединят!
Доколе ты раздроблена, дотоле
обречена ты жить во тьме неволи.
Х
Но лишь сомкнутся вновь твои полки,
в которых молодежь и ветераны, —
и разлетятся, словно мотыльки,
заморские и местные тираны,
и вновь достойна будешь ты того,
чтоб мир твое восславил торжество.

[Мануэль Дельгадо (1853-1923)— представитель «концептуального» направления в сальвадорской литературе. Вместе с другими писателями и поэтами основал в 1901 году газету «Эль Либераль» — орган сальвадорской Либеральной партии.]

Одним из самых оригинальных и колоритных произведений сборника можно назвать оду «Шоколад» Игнасио Гомеса:

…Ты людям утешенье среди земных тревог.
Вкусней напитка, право, я отыскать не мог.
…
Ведь в пользу шоколада сравнение любое.
За шоколад индеец уступит все без боя!
Поджарен и размолот
Душистый плод какао, добавлена корица,
ваниль, орехи, солод, разостлана тряпица…
…
Вода клокочет пуще
на жарких углях в кухне. Как весело и ловко
в горячей, вязкой гуще орудует мутовка!
Нужна и в этом деле изрядная сноровка.
Теперь, должно быть, скоро!
Дрожит густая пена, пахучий пар поднялся
над чашкой из фарфора, из глины иль фаянса.
Гость выпил шоколада и за сигару взялся!
Да, шоколад встречали
всегдашним ликованьем, кто нищ и кто богат!
Он изгонял печали из хижин и палат.
И праведник, и грешник пивали шоколад!

[Игнасио Гомес (1813 — 1879) — поэт, публицист, преподаватель, дипломат, переводчик литературы с английского, французского, итальянского и немецкого.]

Но даже в этих шутливых музыкальных напевах — как только дело доходит до сравнения шоколада с чаем, женьшенем и особенно кофе — чувствуется выражение общественных настроений и чувств. Дело в том, что индейцы майя возделывали какао с незапамятных времён и именно благодаря этому продукту (а также индиго и хлопковым тканям отличного качества) культура пипиль и получила такое влияние в регионе.

Однако с тридцатых годов девятнадцатого века основой экономики Сальвадора становятся производство и экспорт кофе — все больше и больше индейских территорий отходит под кофейные плантации, в результате чего в руках всего 14 семей латифундистов-кофетелерос оказалось сосредоточено около 60 процентов всей земли, в то время как местное население лишилось крова и пропитания.

Сразу после «Шоколада» нельзя не вспомнить невероятной красоты ностальгическую поэму Рафаэля Кабреры «Сейба* в моём селенье» в прекрасном переводе Н. Ванханен (*сейба — гигантское тропическое дерево).

I
Большая сейба у родного дома,
увижу ли опять тебя под вечер,
когда мы свету говорим: «До завтра»,
а солнце откликается: «До встречи»?
…
Налево взглянешь - золото заката
на тонком шелке вышивает маки,
волнистая стена холмов далеких
виднеется в сгущающемся мраке.

Направо — усеченная вершина,
То Сан-Мигель на сини перламутра,
изгнанников задумчивый хранитель,
среди теней затерянный до утра.

А там, вдали, зубчатый Сан-Висенте
возносится, как повелитель грозный,
смеясь над человеческим тщеславьем,
купается один в лагуне звездной.
…

В отличие от простого рифмачества, настоящая поэзия не ограничивается одними пейзажными зарисовками и блестящими метафорами, и разлитый в стихах Кабреры трепетный лиризм уступает место драматизму и трагизму, как только возвышенные описания местных красот и вулканов сменяются печальными и тревожными мыслями героя, находящего в изгнании, о своём детстве, семье и отчем доме.

II
…
К твоим ветвям стремятся птицы с пеньем.
Увы! они счастливее меня:
их щебет раздается над селеньем,
где издавна живет моя родня.
…
И ласточки гнездятся, как когда-то,
в селении, где близкие мои,
оно вовеки не было богато
ничем, помимо ласки и любви.

Беспечен щебет стаи легкокрылой,
а мне рыданья надрывают грудь —
неужто не дано перед могилой
на отчий дом хоть издали взглянуть?

Третья часть поэмы посвящена единственной, хранимой в сердце, возлюбленной — и снова в каждой строчке чувствуется невероятное напряжение:

III
…
Скажи, о сейба, много лет подряд
под сень твоих ветвей, на вечер краткий,
приходит ли она встречать закат
и утирает ли слезу украдкой?

Признайся, ты слыхала в тишине,
где лишь луны и дремы переливы,
чтоб девушка вздыхала обо мне
голубкой на плакучих ветках ивы?

Мне снится, что, печальна и бледна
и, как святая, в белое одета,
у двери появляется она,
сродни лучу весеннего рассвета.

Вовек не разлучить ее со мной,
пусть мчатся годы, пролетая мимо, —
ведь жизнь моя возлюбленной одной,
ее молитвой давнею хранима.
…

Как и сама человеческая природа, великое искусство одновременно уникально и универсально, и то, как с помощью очень личных, сокровенных образов и чувств герой осмысляет основополагающее понятие «родина», оказывается в равной степени значимым и для современного читателя.

IV
Вернуться бы, простясь навек с чужбиной,
туда, где ты шумишь тяжелой кроной,
оплакать горько в песне лебединой
всю глубину тоски неутоленной!

Опять услышать праздничные трубы,
спешить навстречу радостям, играя,
и жадно, наспех, обжигая губы,
пить чашу жизни, полную до края.
…
Тень матери увидеть, слезы пряча,
и громко, чтобы эхо раскололось,
ее окликнуть снова по-ребячьи
и умереть, узнав знакомый голос.

В последний раз прислушаться с любовью
к твоей листве, шумящей над жилищем,
крест из ветвей поставить к изголовью
и навсегда уснуть под корневищем!

Как говорится, до слёз!..
[Рафаэль Кабрера (1860-1886) — поэт романтического направления.]

Нельзя забывать, что в то время сыны отечества покидали родные края не просто «в поисках лучшей жизни». Биографии видных общественных деятелей, публицистов и поэтов свидетельствуют о том, что для многих из них вынужденная эмиграция в соседние страны или в свободную Европу была в буквальном смысле вопросом жизни и смерти: преследования активистов заканчивались жестокими пытками, четвертованием, сожжением заживо — зачастую вместе с первыми попавшимися крестьянами, просто оказавшимися поблизости…

Главное в таких условиях было сохранить внутреннюю свободу и надежду:
«Мечтать! Мечта не отсветом былого — / зарницами грядущего светла! / С ней сердце, трепеща, забьется снова, / и засверкают солнцем дня иного / магического завтра зеркала. /… / Уж мы в преддверье. Счастья и свободы / исполнен день, забрезживший во мгле. / Всесильна здесь поэзия природы, / цветок надежд не увядает годы — / не как на бедной горестной земле!»

[Рафаэль Пино (1820 — 1864) — поэт, политический деятель, министр иностранных дел]

Полусвобода? Нет постыдней доли,
покуда мы свободой дорожим.
Уж лучше на чужбине, да на воле,

под небом равнодушным и чужим:
та родина, что в сердце ты сберег,
чужих господ не пустит на порог!

[Доротео Хосе Герреро (1844 — 1920) — поэт-лирик, журналист.]

Интересно проследить, как со сменой культурных традиций постепенно менялось представление о роли поэта в обществе. И романтикам, и концептуалистам поэт виделся «пророком» и «божественным избранником».

О поэт! Ты не только сказитель —
ты еще предсказатель, поэт.
Факел мысли твоей — избавитель
от кромешного мрака сует.

Донесет вдохновенное слово
искру истины в вечные льды,
и на небе померкнувшем снова
вспыхнет ясное пламя звезды.

…
Будь певцом, о поэт, но при этом
будь к тому же ещё мудрецом,
ибо стать невозможно поэтом,
в споре с ложью не ставши истцом!

— писал уже упомянутый Мануэль Дельгадо. «Когда вокруг смотрю, я содрогаюсь, /бесчестием сограждан пораженный», — отвечал ему Наполеон Ф. Лара. Однако в «споре с ложью» поэт ещё мог ограничиться написанием красивого манифеста «на злобу дня» и «плачем о бедной родине», выходить непосредственно на баррикады от поэта не требовалось.

Однако, родина, я не могу смириться
и молча плакать о твоем несчастье;
не в силах я забыть, ни притвориться,
пришла беда и сердце рвет на части.
…
А между тем писаки и поэты
что делают для счастия отчизны?
Они талант меняют на песеты,
по совести своей справляя тризну.

[Наполеон Ф. Лара (1861 -1914) — поэт романтического направления и журналист, в творчестве которого бичуются социальные пороки его времени, прежде всего лицемерие и коррупция правящих кругов Сальвадора].

Однако к середине двадцатого века поэт обязан был стать не столько талантливым стихотворцем, сколько «гражданином». Общественно-политические события в соседней Гватемале, когда национализация земель американской компании «Юнайтед Фрут», занимавшейся экспортом выращенных на землях индейцев тропических фруктов, привела к военной интервенции США, госперевороту 1954 года, а затем — к гражданское войне, не могли не отразиться на творчестве сальвадорских поэтов. Подхватив лозунг Мигеля Анхеля Астуриаса (гватемальского писателя, в 1954 году эмигрировавшего в Сальвадор) «Поэзия — это вид морального поведения; поэт должен писать то, что думает, и жить так, как пишет» — они берут на себя роль коллективной совести нации и из «лощеных демагогов» превращаются в «рупор народа», а сами стихи порой преднамеренно создаются как крылатая анонимная поэзия — поэзия народных лозунгов, листовок, боевой песни.

«Пора показать свою любовь на деле, — провозглашает Хайме Суарес Кемен ((1950 — 1980) — политик, поэт и журналист, похищенный и зверски убитый боевиками фашистской хунты). — Истинная поэзия рвется на улицы: / она — в летучих листовках, / в растущих баррикадах. / Вокруг нас все пропитано смертью, / вот почему нам нужен такой ураган, / такие порывы ветра, / которые унесли бы ко всем чертям, / на переплавку в ад / оловянных солдатиков хунты / с их пистолетами и автоматами, / с их слезоточивым газом, / с их изощренными орудиями пыток».

…отныне стихи —
это голос народного гнева,
а отнюдь
не мещанский цветок, который носят в петлице.
...
Что можно сказать о наших поэтах,
кроме того, что они — с нами,
по нашу сторону баррикады,
что и они
бросили вызов новоиспеченным тиранам
и стали бойцами,
вместо того чтобы болтать о небесной благодати
подобно монашенкам.

Напомню, что после госпереворота 1979 года при поддержке влиятельных офицеров и богатых землевладельцев и предпринимателей к власти в Сальвадоре пришёл очередной антинародный режим — на этот раз ультраправого толка, организовавший тюрьмы и концентрационные лагеря, а также печально известные «эскадроны смерти», занимавшиеся похищениями людей, внесудебными казнями и физическим истреблением мирных жителей целых районов. «Ничто, сделанное для защиты родины, не может считаться противозаконным», — гласил официальный лозунг организации, действовавшей под управлением командующего Национальной гвардией, генерала Хосе Альберто Медрано. Широкий резонанс получили телеобращения печально известного «патологического убийцы» Роберто Д’Обюссона, главы военной разведки и основателя Националистического республиканского альянса: он обещал жечь партизан напалмом, открыто называл имена подлежавших ликвидации общественных деятелей (его боевикам приписывали расстрел генерального прокурора Сальвадора христианского демократа Марио Замору Риваса), а однажды и вовсе заявил, что готов расстрелять все население страны, чтобы добиться в ней кладбищенского покоя, после чего вошёл в историю как автор формулы «Мир за счет 100 тысяч мертвецов».

Именно в таких условиях особую важность в творчестве сальвадорских поэтов приобретает традиционный метафорический образ урагана как символа народного гнева и революции («И поднимется с земли ураган», «Улицы Сан-Сальвадора», «Когда идёшь навстречу урагану» и др.).

Пусть он будет сокрушительным, ибо:
«Да сгинет мгла и да засияет свет!»
Пусть разразится очистительная буря —
ведь детям нужен чистый воздух,
а нынешняя атмосфера сеет заразу
и растлевает души.
Да грянет гром! Иначе,
когда наши дети повзрослеют и поймут,
что мы оставили им страшное наследство,
мы будем в их глазах
лишь «добренькими христианами»,
готовыми смириться с несправедливостью,
и нам некуда будет укрыться
от их презрительного взгляда!

Много внимания в стихах уделяется тем, на чьих дубинках и держался фашистский режим, т. е. непосредственно солдатам и тюремщикам. Иногда поэты обращались к ним напрямую, иногда пытались понять мотивы, побуждающие людей так жестоко расправляться со своими соотечественниками.

Солдаты, господь, —
простые люди, это
крестьяне, прикипевшие к земле.
Они мирно сеяли хлеб,
и зерна струились
из их безгрешных рук,
словно светлые звезды рассвета.
Разве такая рука
могла бы ударить беззащитного?

Солдаты, господь, появились на свет
с душой, не отравленной ядом;
в их взгляде не было вражды.
Но однажды ты, господь,
послал своих лютых прислужников
устроить охоту на мирных крестьян,
и, точно стадо скотов,
их кнутами загнали в казармы.
Им вытравили души,
им вдолбили в головы,
что их смертельный враг — рабочий,
что родина — это гимн и флаг,
а также сеньор президент
и сорок его прислужников,
казарма и генералы.

Интересно, что в стихах разных авторов появляются и т.н. «другие поэты» — журналисты-лизоблюды или, как бы сейчас сказали, пропагандисты на зарплате.

«...Но есть и другие поэты, — писал всё тот же Хайме Суарес Кемен, — они делают вид, что ничего не происходит. / Эти галантные донжуаны, / охотники до элегантных дам, / твердо веруют в то, / что луна похожа на ломтик сыра, / и по этому случаю печатают свои книги огромными тиражами. / Они делают головокружительную карьеру, / они на короткой ноге даже с министрами, / они упиваются бархатными сумерками и видом звездного неба, / полагая, что поэзия — это нечто вроде колье, / достойного украсить шею девицы, / исправно посещающей церковь. /Жалкие паяцы, они рукоплещут, / когда очередной диктатор / венчает короной очередную королеву кинематографа, / и лакают мартини с благонравными старухами, / искательницами приключений... / Есть и такие поэты... / Поэты? / Нет, это осквернители поэзии».

Страну мою продают,
делят на части, закладывают,
ее терзают, пытают в тюрьмах, казнят,
а пресса между тем утверждает:
в стране — свобода!

Любопытный и в то же время грустный факт — шли века, сменялась идеология, но независимо от времени и места гражданин любого государства с авторитарным креном легко узнает ситуацию, обрисованную в стихах видного сальвадорского поэта Освальдо Эскобара Велады (1918 — 1961): официальные рапорты об очередных невиданных успехах звучат на фоне чёткой стагнации и экономического упадка, а непросвещённый, угнетённый народ, привыкший к нищете и не имеющий права распоряжаться своей судьбой, как будто не видит никаких причинно-следственных связей.

ВОТ ОНА — МОЯ РОДИНА

Вот моя родина:
множество людей, миллионы
нищих людей,
ни один из которых не знает,
откуда берет начало
их неимоверно тяжкая жизнь.

Вот моя родина:
море нестерпимой боли
и островок подлецов,
пьющих средь бела дня
кровь обездоленных.

Каждый управляющий каждой компании —
это наемный пират; каждый
министр «демократического» правительства —
это демагог,
читающий проповеди народу,
который их почти не понимает.

Вчера я слышал, как некий специалист
по экономическим вопросам
заявил, что, дескать,
все идет хорошо;
…
что предоставленный нам кредит
баснословно выгоден, торговый баланс
у нас безупречен, а цены на кофе
останутся и дальше высокими,
как полет орла,
и что все мы — счастливый народ,
не знающий ни горя, ни страданий.

…
В этой клетке позолоченного вранья
вовсю заливаются, словно чахоточные канарейки,
несколько поэтов,
закупленных на корню правительством.

Наберитесь смелости, поэты-канарейки,
скажите хоть однажды правду,—
мы ведь все равно ее знаем с детства.
…

Вот она какова — реальность.
Вот она, моя родина: кучка толстосумов
и миллионы обреченных на голодную смерть.

Сложно как-то особенно выделить один талант среди двадцати пяти известных имён и множества безымянных авторов. Будь то подражания европейской классике или романтические поэмы, народная поэзия времён войны за независимость 1811 — 1841 годов или анонимная поэзия сопротивления 1932 — 1982 годов, дневниковая, исповедальная лирика или жёсткая сатира, все они, как правило, объединены острым чувством несправедливости, горя и тоски. Память поэтов, точно кинопленка, запечатлела несбывшиеся надежды и разбитые мечты, «листки из школьной тетрадки, разметанные взрывом», «имена жертв и каждое место преступления, / подробности каждой расправы, / лязг затворов, тупые слова / офицерской команды / и стоны умирающих».

Говорят, что хорошая поэзия даёт человеку возможность заглянуть в глаза самому себе. Это особенно важно в то время, когда кажется, что светлячок мысли вот-вот угаснет в безбрежном море одиночества.

Вот она — наша жизнь.
И разве я смею молчать,
когда душа моя кричит от боли!