Рецензии

Дальше...

Абсолютное большинство военных книг повествует о боях-товарищах, о подвигах солдат и о замыслах генералов, об окружениях и наступлениях, об атаках и военных совещаниях разного уровня, в общем о БАТАЛИЯХ. Другая, мЕньшая часть книг военных посвящена будням тыла — люди в них трудятся денно и нощно на заводах, фабриках и в артелях, производя и ремонтируя боевую технику, выпуская вооружение и боеприпасы, штопая и заново выкраивая солдатское и офицерское обмундирование, копая противотанковые рвы и делая всю ту сумасшедшую массу необходимой для грядущей победы работы!
Но вот эта на сегодняшний день единственная в моём весьма солидном читательском списке книга, первая часть которой ("ЧЁРТОВА ЯМА") посвящена ежедневному, ежечасному, ежеминутно-бесконечному, мучительно-серому и буднично-постылому существованию новобранцев в суровую зиму 1942-43 гг. в учебном полку, расположенном в далёкой от фронта Сибири . Эта книга, с жирными откормленными вшами и тощими от недоедания пацанами 1924 года рождения, с отупляющей, бессмысленной и одновременно всё-таки по военным меркам необходимой муштрой и тяжёлыми изматывающими работами, с матом (не в тексте, но в контексте) и остервенелостью, озлобленностью и хитроумием разных восемнадцатилетних людей — блатняков и староверов, крестьян и рабочих, интеллигентов и беспризорно-детдомовских; с обнажённой тягой к выживанию всех вместе и каждого в отдельности! В этой книге нет главного героя, автор призывает много имён и касается судеб и жизненных перипетий десятков людей. Но вместе с тем этот самый незримый Главный Герой в книге есть. Он за кадром, но и одновременно постоянно присутствует здесь, в тексте, и тут, в сердце читающего эти книжные строки. Не может не присутствовать. Не может не быть...
Эта книга протянула в душе строгую, ясную и отчётливую параллель с совсем другой книгой про совсем другие места, и совсем другие, но очень похожие жизненные обстоятельства — с книгой Варлама Шаламова "Колымские рассказы". Только там описывается беспросветный смертельный быт людей, осуждённых за реальные и за мнимые преступления, и отбывающих свой срок в местах колымских, а тут речь идёт о повседневном и почти таком же беспросветном и смертельном быте будущих солдатиков Великой Отечественной. И в голове рефреном постоянно бьются окуджавские горькие слова "Ах, война, что ты сделала, подлая..."

"ПЛАЦДАРМ" (часть вторая)
Осень 1943 года. Октябрь. Позади бои на азартно и хищно выгнувшейся Курской дуге. Впереди переправа через Великую реку Днепр...
Любая самая крупная и самая успешная военная операция складывается не только из мудрых замыслов и планов Верховного и Главнокомандования, но и из простых военных действий простых военных людей — солдат и младших офицеров. Успех операции зависит, перво-наперво, не только от того, куда и какой жирности нарисует на оперативной или тактической карте стрелки наступления штабной оператор, но и от того, найдёт или не найдёт простой связист Лёха полугнилой плоскодонник, на котором впору только днём, да с удочкой по пруду с шестом плавать, а не ночью через Днепр переправляться под снарядно-миномётно-пулемётно-винтовочным обстрелом, долбя веслом по головам утопающих и жадно-обречённо хватающихся в страстной надежде выжить своих таких же сотоварищей, долбя потому, что перевернут сотоварищи лодчонку, и не будет тогда у тех, кто уже переправился, связи, не будет вот этой тоненькой живительной ниточки военного провода на дне Днепра, и не смогут тогда артиллеристы вести огонь по обороняющемуся врагу с нужной точностью и своевременностью. А потом плыть ещё раз, переправляя на наш берег своего тяжко раненного товарища. А потом и в третий, пытаясь доставить на вражескую сторону вторую нитку связи, и плыть уже не ночью, а практически днём, в открытую, дерзко и по сути авантюрно, плыть, полагаясь уже не на своё солдатское искусство, а больше на везение, на случай и на чудо, а в душе быть готовым умереть, утонуть, быть разорванным прямым попаданием мины или снаряда или простроченным пулемётной очередью, и всё равно плыть, грести, рулить, царапаться за эту осеннюю днепровскую воду и за эту свою тяжкую солдатскую жизнь...
Плацдарм "(от франц. place d armes, букв. - площадь для войск), участок местности, захваченный наступающими войсками в ходе форсирования водной преграды или удерживаемый при отходе на ее противоположный берег". В этой книге Плацдарм стал скорее местом смерти десятков тысяч простых парней, одетых в драненькое, ношеное-переношеное, штопанное-перештопанное обмундирование, и обутых в кирзачи, но большею частию в ботиночки с обмоточками, бессмертным "изобретением" австрийского военного кутюрье-дизайнера. Местом смерти и, одновременно, местом бессмертия.
Книга до краёв наполнена всеми тяготами войны, всем её ужасом и безысходностью, всей той солдатской окопной правдой, которую практически никто и никогда писать не хочет, а кто в иные годы и хотел бы, так всё равно написать не дали бы. Потому что слишком, потому что чересчур, через края...

"...всю правду о войне, да и о жизни нашей знает только Бог" (Виктор Астафьев)

"Совершив преступление против разума, добра и братства, изможденные, сами себя доведшие до исступления и смертельной усталости люди спали, прижавшись грудью к земной тверди, набираясь новых сил у этой, ими же многожды оскорбленной и поруганной планеты, чтобы завтра снова заняться избиением друг друга, нести напророченное человеку, всю его историю, из рода в род, из поколения в поколение, изо дня в день, из года в год, из столетия в столетие, переходящее проклятие."

Самая страшная и тяжелая книга о войне, которую я читала на сегодняшний день. СмыловО очень плотный текст, читать который мне было тяжело не только морально-психологически, но и просто тяжело. Не знаю, как объяснить.

Яма, могильник, чистилище. Все начнется где-то здесь, в конце 42 года, где-то в лесу. Это и не тыл, и не фронт. Это зал ожидания перед входом в Ад. Там собрали тысячи людей, мужчин, новобранцев и прочих, чтобы когда придет время, кинуть их в жерло войны. Голод, холод, одиночество в толпе, неизбывная тоска и отупение, болезни, вши, отсутствие оружия, расстрелы своих же для устрашения своих же по приказу Сталина, никому не нужные маршировки. Бесовство. Безбожие и отчаянные поиски Бога, которого велено забыть. Подготовка к аду, казалось, что хуже быть не может.

Ад на Земле. Плацдарм. Передовая. И вот их кинули в бой. Тактика такая. Надо переправиться на другой берег. Слева заградотряды расстреливают своих же. Со всех сторон враг, сверху, снизу, со всех сторон куча мала, тысячи людей. Тонут, убиты, ранены. Просто "мясо", его надо кинуть как можно больше, фашист устанет стрелять, тогда можно и с ним справиться. Тактика такая. Людей не жалели, за людей не считали. Почти безоружные, в холодной воде под яростным обстрелом. Выживут единицы. Я не знаю, можно ли было иначе, но думаю, что это не битва, это мясорубка.

Мысли о природе "преступления против разума", против человечества, против Жизни, мысли о природе Войны. Мысли самого автора. Их много. Они плотные, они однозначные и многозначительные, глубокие, непостижимые и простые.
"Боженька, милый, за что, почему Ты выбрал этих людей и бросил их сюда, в огненно кипящее земное пекло, ими же сотворенное? Зачем Ты отворотил от них Лик Свой и оставил сатане на растерзание? Неужели вина всего человечества пала на головы этих несчастных...?"
У Астафьева не только общая масса людская, но и прекрасные отдельные типажи, которые показывают и верующее крестьянство, и интеллигенцию, и командование, и штрафников, попавших под Колесо, и заградотрядчиков, и самых простых людей. И постоянно страшный лик Войны, ее безобразное лицо, ничем не оправданное, никогда не имевшее душу, пустое и бессмысленное. Война хуже Смерти, война - это убийство, грех, боль, отчаяние, адские муки на земле, потеря души, преступление, оставляющее после себя выжженную планету, опустошенные сердца, тех, кто остался жив. Нет этому оправдания.
Писать мне об этой книге, так же сложно почти, как и читать. Книга очень интересная и достойная, и ценная, но любимой у меня, как книги Слепухина, Васильева, Глушко - не станет. Я с ней забыла, как плакать, она не пронзает, она кладет на тебя плиту и придавливает. Такие книги нужны человечеству, но любить их сложно.
Пусть закончатся на Земле все войны и никогда не начинаются вновь!

Так давно эта книга появилась в моём списке на прочтение и так долго я откладывала это, предчувствуя, понимая, что чтение не будет лёгким, да и объём, вместивший в себя смерть, страх, отчаяние и ужас, тоже внушительный. Но возможно ли рассказать о том, что там было, с чем пришлось столкнуться тем, кто был кинут в беспощадную мясорубку, бой не на жизнь, а на смерть на паре -тройке страниц ? Ясно, что не хватит никаких страниц и слов, чтобы вместить все то, что пришлось пережить тем, кто воевал , кто прошел до Берлина или лег на бескрайних просторах страны и за её пределами, ценою собственной жизни принеся мир в наши дома.

Никакая фантазия, никакая книга, никакая кинолента, никакое полотно не передадут того ужаса, какой испытывают брошенные в реку, под огонь, в смерч, в дым, в смрад, в гибельное безумие, по сравнению с которым библейская геенна огненная выглядит детской сказкой со сказочной жутью, от которой можно закрыться тулупом, залезть за печную трубу, зажмуриться, зажать уши.

И каждый раз, читая книги о войне или смотря кинофильмы, которых особенно много показывают к 9 Мая, все четче понимаешь это и осознаешь, насколько ценна победа, измеряемая миллионами жизней, молодых и старых, успевших пожить и только начинавших свой путь.

Роман состоит из двух книг, связанных между собой и логически, и героями, и являющаяся вторая продолжением первой.
Чертова яма так называется первая книга, где мы знакомимся с главными героями, новобранцами, прибывшими сюда для подготовки к отправлению на фронт в конце 1942 года. Ад, гиблое место, кищащее вшами, отсутствием не только нормальных человеческих условий, добротного питания , обмундирования и вооружения, но и видимо призванное заранее умерщвить в человеке все личное, подвести всех под одну серую массу, загнанную муштрой, пробежками, а по большому счету выживанием в постоянной борьбе с голодом, холодом, бесконечным одиночеством и предрешенностью.

Плацдарм посвящен уже непосредственно боевым действиям, когда батальон перебрасывают на один из фронтов . Готовится обширное наступление, начинающееся с попытки переправиться через реку и захватить относительно небольшой участок земли, именуемый плацдармом и удержать его нужно любой ценой. Его и удерживают тысячами и тысячами погибших, убитых, раненых. И неизвестно кому повезло больше. Выжить и жить дальше, сражаться изо дня в день с врагом и ненавистными вшами, путая ночь и светлое время суток, ведя бои среди разлагающихся трупов и снова нехватка продовольствия, боеприпасов и вооружения. А с другого берега тебе говорят , сидя в сытости и тепле : Потерпите. Враг всюду : на земле и на небе, в воде и на суше. Впереди плацдарм, а сзади заградотряды, расстреливающие при любой попытке отступления.

Помимо непосредственных военных действий, в книге много главных героев : обычных солдат, которые ковали победу, добывая её в изнурительной изматывающей борьбе и их командиров, тех, от чьих решений, слаженных действий , поступков и характеров также зависит многое в этом трудном деле. И это тоже одна из заслуг автора, когда ему удалось на таком обширном полотне достоверно и ярко показать столько судеб и характеров, когда нет ни одного второстепенного , все показаны достаточно тщательно и скрупулезно , а через их жизни и в целом судьба страны, её непростой путь и переломные моменты. Кажется, мимоходом рассказывая о том или другом человеке, мы одновременно читаем и о коллективизации , как она внедрялась на селе и к чему привела, и о терроре 30-хх годов, его беспощадности, когда под каток мог угодить любой, даже мойщик котлов , и об индустриализации , как строилось светлое будущее на просторах страны, о сломанных или порушенных судьбах людей и целых семей.

Сложно назвать это плюсом, но неизменно то, что в стремлении автора показать как можно полнее и масштабнее войну со всех сторон, мы видим не только солдат и командиров, делящих со своими подчиненными все тяжести и трудности, но и тех, кто стремился отсидеться в теплом месте, устроиться за чей-то счет, политруков и комиссаров, донимающих пламенными речами, заградотряды, могущие пойти против своих же , штрафников, попавших под каток и расстрелы своих в назидание остальным, как наука на будущее и способ устрашения.

Наверное, сложно обходиться на войне без веры, идя на бой только с именем Сталина на устах . В самом начале меня немного коробило постоянное упоминание Бога , помня о том, что читаю я о 40-хх годах двадцатого века, когда усиленно насаждался атеизм в течение уже не одного десятка лет, но продвигаясь вглубь романа, я все явственнее чувствовала и понимала, что да, всё так, каждый человек в трудную и тяжелую минуту поднимает глаза к небу, когда уже больше неоткуда и не от кого ждать помощи и пощады на Земле. когда надежд не осталось, только вера и бессмертие.

Чувствуется, что многие мысли автора результат долгих и длительных размышлений о добре и зле, о вере и безверии, о человеческой подлости , трусости и вместе с тем самоотверженности, дружбе , силе и смелости. И снова и снова как набат звучат слова , читаемые между строк, что война - это гибель для всех и для каждого, не только в физическом плане, но и в моральном, что творимое зло не несёт никому спасения, страдают от него все стороны , и когда убийство становится обычным делом - это преступление против всего живущего, начинающееся в высоких кабинетах.

За всю историю человечества лишь один товарищ не посылал никого вместо себя умирать, Сам взошел на крест. Не дотянуться пока до Него ни умственно, ни нравственно. Ни Бога, ни Креста. Плыви один в темной ночи. Хочется взмолиться: «Пострадай еще раз за нас — грешных, Господи! Переплыви реку и вразуми неразумных! Не для того же Ты наделил умом людей, чтобы братьям надувать братьев своих. Ум даден для того, чтобы облегчить жизнь и путь человеческий на земле. Умный может и должен оставаться братом слабому.

Это повесть о судьбе разделённого революцией семейства, глава которого адмирал Российского Императорского флота был расстрелян большевиками, а жена с двумя дочерьми оказались разделены на всю жизнь, потерявшись в толпе при посадке на корабли. Которые увозили в неизвестность всех, кто бежал от новой власти, когда русская врангелевская эскадра уходила из Севастополя в Бизерту в 1920 году. Старшая сестра Мария попала на отходящий корабль, а мать с младшей девочкой остались в России. Автор поочередно рассказывает нам об их судьбах.

Судьба старшей дочери - Марии достойна авантюрного романа. Сама того не желая, она всегда попадает в самый центр событий – тут и сумасшедшая влюбленность в годящегося ей в отцы адмирала, ставшего ей опекуном на чужбине, и губернатор Бизерты с женой, готовые принять ее в свою семью, и учеба в Пражском Университете, и стремительная карьера во Франции, и намеки на шпионскую деятельность во время Второй Мировой Войны.

Младшей же Александре досталось счастливое детство в Стране Советов, оплаченное немыслимой жертвенностью матери, отказавшейся от собственной личности, чтобы спасти своего ребенка от клейма «бывшей». Учеба в школе, медучилище, первая любовь, внезапное прозрение и решение отправиться на фронт в первые же дни войны.

В одном из отзывов на эту книгу нам расскажут, что у героини был прототип, Анастасия Ширинская, тоже ребенком попавшая в Тунис и написавшая книгу воспоминаний "Бизерта. Последняя стоянка", которая, как я понимаю, была положена в основу этого романа, хотя, как в любом художественном произведении, в судьбах героинь преобладает авторский вымысел. Немного разочаровало, что это только первая книга из пяти, и судьбы героев еще не определились, все только начинается.

И некоторые личные минусы, как же без них. Вот пишет рука похвальные слова, а внутренний критик зудит где-то в глубине сознания – слишком сказочно, не верю, анахронизмы если не в событиях, то уж в поведении героев точно, не хватает глубины по заявленной проблематике... Уж слишком легко все дается героине, многочисленные прочитанные мемуары эмигрантов первой волны как-то не очень подтверждают этот ее стремительный взлет.
Но читать продолжение все же хочется, интересно, как там сложатся судьбы сестер в такое непростое время, в таких разных условиях.

Совершенно новое, хотя и слышанное где-то когда-то в около- межлитературии, но всё-таки незнакомое писательско-авторское имя. Будем честными, да? — ведь именно этот роман Андрея Битова выбран-то был только из-за своего небольшого объёма! И потому с самого начала Игрок тянул время, дочитывал апрельские внеигровые хвосты и не спешил начинать майский этап долгопрогулочного забега — ибо успеется. А потом вот это неспешание и протягивание книги сквозь все тесноты внутрисобственных закоулков и узости внутриличностных читательских жиклёров было уже осознанно специальным и нарочито медленным — так крошечными укусными порциями вкушают ресторанную еду в приятной дружеской компании, и так длят и тянут рука_об_ручную прогулку с любимым человеком (помните, как в фильме «Девчата» — «Так короче», — заявляет несведущая кнопка Тося Кислицына, а лирический и героический Илья Ковригин со знанием дела отвечает «А так длинней»).

В общем-то ожиданный, однако всё же редкостный дар А. Битова вместить в коротенький и не особо богатый заковыристостями сюжетного хода роман такую уймищу чувств и переживаний, воспоминаний и разной величины событий и происшествий, что по прочтении стапятидесятистраничной книжки кажется, что прожил вместе с главным героем Алексеем Монаховым всю его полувековую жизнь — прожил день за днём, чувство за чувством, встречу за встречей и расставание за расставанием. И вообще, как будто и не про неведомого Монахова написан этот литературный ежедневник, а тебя самоё вспомнили и расписали по дням и минутам, по ревностям и любовям, по поцелуям и спешным и дискомфортным, украденным у соперника(ков) и у судьбы пересыпам и перепихам гдепопало и коекак. И ты узнаёшь в книге и себя, и свои истерзанные чувства и истрёпанные состояния, и своих случившихся и неслучившихся любимых — какие-то из них и в самом деле оставили память на всю несколькодесятилетнюю жизнь, но другие, — о которых казалось, что вот навсегда и накрепко, — как-то незаметно отпали листочками отжившего и отслужившего своё отрывного календаря твоей жизни. Но совершенно точно, — и это Андрей Битов или вспомнил из самого себя, или подсмотрел у кого-то другого, но однозначно не придумал — что есть та самая твоя личная незабвенная и никогда не забываемая «Ася», имя которой до сих пор, встреченное хоть в литературе, хоть в жизни у совершенно других особей женского пола, встряхивает твою однолюбскую суть сейсмической семи-восьмибалльной волной, и сейсмографы твоей души зашкаливает от афтершоковых колебаний, и ты тогда вновь мечешься по жизни и по своему городу, по своим мыслям и чувствам, по памяти и по горьким сожалениям, и вновь понимаешь, что ничто никуда не делось и не умерло, но просто застыло, затаилось на время внутри тебя, но всегда готово выплеснуть наружу...

Собственно говоря, и весь этот отзыв по сути своей является простым резонансным явлением от испытанного потрясения. И совершенно не хочется писать ни об особенностях авторского писательского стиля, ни о глубине проработки образов, ни о тщательно и искусно выверенной схеме, когда в первом рассказе мы не знаем даже имени влюблённого Мальчика, потому что оно совершенно не важно, его имя, но важны сама суть и сущность — безнадежно влюблённый Мальчик, зато дальше мы уже узнаём и имя нашего лирического героя, а затем уже и фамилия вступает в свои права…; ни об искусстве описаний внешнего мира и внутренних состояний героев, ни о достоверности событийного ряда, ни о скрупулёзной точности словарно-семантического битовского ряда, ни о постперестроечном философском рассужденчестве о сути и природе Свободы, рассужденчестве немного странном для этой книги, впрочем столь же странном, как странен и сам роман; ни о той временнОй протяжённости романа. — из конца пятидесятых сквозь расцвет и затем застой социального строя и наконец уже сквозь перестроечные кочки и ухабы — так точно лёгшей на временнЫе этапы жизни нашего лирического героя Алексея Монахова и практически зеркально отразившей и все ухабы и кочки его жизни; ни о всей прочей чепухе и ерунде. Достаточно того, что теперь в мою читательскую жизнь вошёл новый Писатель — Андрей Битов.

Название книги подготавливает к соответствующей атмосфере, есть в нем что-то не прекращающееся, предрешенное, как судьба человечества, в соответствии старозаветному изгнанию из рая, но там почему-то люди проклинались трудом. В сознание встает, в том числе и образ отношения всякой власти к народу.

Сибирский призывник, умученный коллективизацией, индустриализацией, доносами, ссылками, ударными стройками и трудом, собранный со всех мест из тайги, деревень, городов, староверческих поселений, проходит карантин и обучение в полку под Новосибирском, в конце 1942 года.

«Встретившие войну подростками, многие ребята двадцать четвертого года попали в армию, уже подорванные недоедом, эвакуацией, сверхурочной тяжелой работой, домашними бедами, полной неразберихой в период коллективизации и первых месяцев войны.»

Изменяется представление в чем-то идеализированного образа советского солдата. Постоянно голодный, грязный, больной, с поносом и развивающейся дистрофией он спит на политзанятиях, ворует по ночам, филонит в медсанчасти, обмерзает и греется возле печурки. Пронырливость и хитрость в почете, если не вредит для своего коллектива. Всё это норма в учебке, идет война, многое можно списать. Например смерть болезненного доходяги призывника от побоев офицера или демонстрационная необходимость расстрела пареньков, сбегавших к мамке на молочко на четыре дня. Можно было лучше организовать тылы, но кому, все держится на конкретных личностях, энтузиазме, политруках и прочих партийных работниках. Какое это все знакомое, родное, советское и российское, не важно.

Армия в тылу требует особых усилий, против разложения людей собранных из всех уголков Сибири. Людей, которые в обычной жизни никогда-бы не встретились, от интеллигента до уклониста и вора. Одна часть, еще молодая, оторванная от нянек и мамок, другая уже много повидавшая, хлебнувшая взрослой жизни «на выживание». Пока нет опасности, враг далеко, все разбиваются на группы, каждый за себя, иногда против других. Для государства, теперь ты объект, часть «человеческого материала», встал в один из потоков на перемалывание. И пусть ты еще не созревший юноша, если государству нужен пример для устрашения других и мамки или отцы-командиру не вдолбили тебе важность соблюдения дисциплины, то наказание может быть расстрелом или штрафбатом. При этом большой шанс выжить у ушлых, прожженных, умеющих филонить и опытных в жизни.

К концу учебки, чтобы не выпустить на фронт совсем уж негодный материал, за который может и попасть, часть солдат отправляют на село, помочь обработать зерно из под снега, заодно и подкормиться у селян. Труд, общение с сельскими, благотворно влияют на будущих бойцов. А потом герои произведения отправляются с маршевым полком на фронт. И так по всей стране, где лучше, где тяжелей условия, подросли следующие восемнадцатилетние, надо было для них место освобождать в учебном полку. В учебном? Когда и пострелять то было не из чего и не чем. Людей как до войны не жалели, так и во время войны не жаловали. Чиновничья власть уже сформировалась, у них свои отчеты, а то, что не укладывалось в общую картинку, игнорировалось.

«способные стоять в строю, держать оружие, были отправлены на фронт — раз они не умерли в таких условиях, значит, еще годились умирать в окопах.»

Ночью, в кутерьме, потеряв ориентиры, когда при наступлении нет четкой линии фронта, можно было попасть под огонь своих или заградотряда. Случайно, непреднамеренно и кругом трупы, раненные, большое количество умирающих раненых… И всё это война. Если бы только война, еще и отношения между людьми, властью и народом, партией и народом.
Солдата не жалели, расчет на его сноровку, смекалку и выживаемость.

«Подойти к орудиям фрицы не позволяли. Вокруг орудий валялись уже десятки трупов. И тогда артиллеристы-трудяги прибегли к испытанному способу: стали копать ходы к гаубицам, чтобы уцепить их тросами да и утянуть машинами в лес.»

Если в 30-е годы народ не жалели, то и в 40-е не легче было.

За это и любят Астафьева, за то, что не пропускает детали, не приукрашает и тем не отдаляет от нас тех далеких солдат, многие из которых стали героями, которые побеждали врага на фоне росийско-советской действительности.

Он оглушен Был шумом внутренней тревоги. И так он свой несчастный век Влачил, ни зверь ни человек, Ни то ни сё, ни житель света, Ни призрак мертвый...

(А.С. Пушкин «Медный всадник»)

Да, читатель, ты читаешь рецензию. Это не роман, не поэма, не опус, не очерк, даже не более экзотические стансы или аполог. Просто рецензия, и ты ее читаешь. И если ты, читатель, по какой-либо причине следишь за рецензиями Anthropos и у тебя феноменальная память, ты можешь увидеть, что отрывок из «Медного всадника» Пушкина слово в слово уже был использован в качестве эпиграфа в рецензии на «Петербург» Андрея Белова. Тут рецензенту бы начать оправдываться, но он не будет. Ведь в самом деле, кого цитировать, как не Пушкина в рецензии на такую книгу? Да и Битов наполнил свое произведение каким-то невероятным количеством ссылок на классиков, писавших о Петербурге (и красному домино нашлось место в алкогольном бреду), и собственно Пушкинский дом (Институт русской литературы) тоже в Санкт-Петербурге находится. Если автор в "остроумнейших" замечаниях Битова – это Ахиллес, а его герой – черепаха, то кто же тогда читатель и рецензент? Я хочу быть амебой. Почему амеба? А мне так хочется.

И тут бы начать рассуждение ab ovo (лат. букв. «с яйца», т.е. с самого начала), как рецензент пришел к книге такой и почему выводы, которые он о ней сделал, вбирают весь его жизненный опыт (книжный и бытовой), и наверняка значительно отличаются от выводов сферического рецензента в вакууме. И включал бы этот рассказ все, начиная с холодных зимних вечеров в деревне, когда лишенный летнего общества себе подобных детей, ребенок выучился от скуки читать и к моменту наступления школьного возраста уже разорил родительские полки. И до происходящего прямо сейчас переосмысления самого себя, но не обычной привычной рефлексией, а как бы глазами другого – близкого и любимого человека. И назвал бы тогда рецензент эту рукопись (а это было бы длинно без сомнений, так что рецензией и назвать-то сложно) «Записки на полях "Пушкинского дома"» (двойные кавычки, как же это некрасиво, еще и хлопотно, чтобы сделать разные). Но рецензент кое-что знает, история его жизни читателю еще менее интересна, чем была интересна история– героя Битова – самому рецензенту.

Нет, вы не подумайте, она не то, что не вкусна, скорее избыточно приправлена авторскими ремарками, извинениями, реверансами, рассуждениями (от которых клонило в сон даже после чашки кофе). Но ведь что-то и цепляло. Там про детство и становление героя (ох уж эта мнительность юности!) или про трех женщин героя: любимой, нелюбимой и так не пойми какой. Вот сколько у вас было женщин в жизни, можете с ходу сказать? А Лева может. (Чисто статистически, я знаю, что читает эту рецензию больше читательниц, чем читателей, и опять же чисто статистически у них скорее мужчины были, чем женщины, но это все неважно, мы же не про это, не про это). Лева, если что, он же Лев Николаевич (да в честь того самого и назвали его родители-интеллигенты) – это главный герой и есть, филолог с отцом филологом и дедом филологом, можно сказать филолог в кубе (только ну их эти математические финтифлюшки). Вот он есть герой, есть какой-никакой, но сюжет, есть масса литературных отсылок, есть запараллеливание и закольцевание авторского текста, есть авторские рассуждения. Все, что ты любишь, рецензент. Почему же не десятка, а убогая семерка в оценке? А скучно мне было, даже когда в Петербурге начал этот роман читать. А уж когда уехал… в трех разных городах читал, все миллионники, не абы что. А скучно все равно. И лишний человек, и двойники, и русская тоска, и восприятие мира через простоту и так далее (автор тут бы написал et cetera и присовокупил еще комментарий страниц 10, почему именно латынь, и как она связана с надписью на заборе в Урюпинске в 1965) – сколько образов из русской классики не обыгрывай автор, все равно скучно. Джойса не скучно, Музиля не скучно, Битова – скучно.

Таким образом, давайте, опустив отрицание отца, отторжение деда, литературные статьи (тоже об отрицании по большому счету), ревность и нелюбовь, сразу к финалу, к дуэли. Спойлер: дуэль была. Отсутствие спойлера: ее итог не определен. Мало автору было убить героя, он еще воскресил и поиздевался. Так сказать, Ахиллес отпинал черепаху. Значит все же догнал, апория повержена? Фиг вам, автор все взвалил на читателя, мол разбирайся, голубчик, сам. Я тебе варианты концовок дал, а ты уж сам решай, что тебе по нраву. И это было бы приемлемо. На ведь на этом не остановился, подлец! Еще рассуждения и послесловия, в общем, не буду расписывать долго, а просто скажу, что этот роман – эталон занудства. И если за эти слова мне захотят мстить ленинградские филологи, имейте ввиду, что из Петербурга я уже уехал, ваш ИРЛИ РАН мне до лампочки, в Москве свой Государственный институт русского языка им. А.С. Пушкина имеется, хотя к нему я отношения тоже не имею, к слову пришлось просто.

Нашлось 1488 ответов
Быть может, вы искали: «Как перестать читать за других и начать жить»

1. АНДЕГРАУНД Большой Энциклопедический словарь

АНДЕГРАУНД (андерграунд) (англ. underground букв. подполье) - художественные направления в современном искусстве (в музыке, литературе, кино, изобразительном искусстве и др.). Для андерграунда характерны разрыв с господствующей идеологией, отказ от общепринятых ценностей, норм, от социальных и художественных традиций, нередко эпатаж публики, бунтарство. Андерграунд появляется во 2-й пол. 20 в., как правило, в странах, где искусство подчинено идеологии.

dic.academic.ru

2. Психиатрическая больница «Андеграунд»

Добро пожаловать в нашу психиатрическую лечебницу, куда стекается весь цвет интеллигенции. Художники, поэты, критики, сценаристы и другие представители стереотипов о пьющих и сквернословящих творческих личностях составят вам прекрасную компанию на вашем пути превращения в любой овощ по вашему выбору (примечание: даже томат, хотя это и тот ещё фрукт). Внешний мир вам не рад? Что ж, в клинике «Андеграунд» вы сами себе станете не рады! Приведите друга, родственника или неугодную вам личность и получите скидку!

yanormalniy.fox

«Интеллигенция десятилетиями работала, не напрягаясь (в отличие, скажем, от коллег в Западной Европе), зато мы, уверяет Михаил, довели искусство человеческого общения (телефонного, кухонного, в рабочее время, в вагоне поезда) до немыслимой высоты. Разговоры – наши пирамиды». © Маканин

3. Кухни на заказ «Андеграунд»

На наших кухнях, бережно собранных вручную из говна и палок, вы сможете обсудить все значимые события во внешней и внутренней политике, личную жизнь соседей и судьбы как отдельных индивидуумов, так и целой страны. В каждую кухню по умолчанию встроен свой Петрович без имени, но с серийным номером, который работает на очищенном спирте и готов послужить вашей жилеткой. Зачем тратить деньги на форумы и психиатров, если есть кухни «Андеграунд» и Петрович? За дополнительную плату мы встроим в него полный сборник разговоров о Хайдеггере, Бибихине, Малевиче и других представителях искусства, а также альманах шуток про вашу (да-да, именно вашу!) тёщу.

kvartirnayaispovedalnya.fox

Дальше...

4. Литературная мастерская «Андеграунд»

Только у нас вас научат писать в стол или вовсе не писать, но быть писателем! Мы подскажем, как стать поперек горла любому даже самому толерантному редактору, делать серьезные лица при разговоре о возвращенных рукописях и страдать. Вы ведь хотите стать современным юродивым и отверженным? У нас вы научитесь видеть в подполье изнанку жизни вне света и без него, вы познаете щель между жизнью и смертью, но зато всегда при вас будет чугунная трёхметровая совесть и честность. Мы сделаем из вас никому не нужного гения! Приходите!

yaumamypisatel.fox

«Вы умрете, а ваши запылившиеся повести будут издавать миллионными тиражами». © Маканин

5. Психологическая помощь «Андеграунд»

Вам одиноко? Вас никто не понимает? Женщины некрасивы, водка невкусная, а солнце — грёбаный фонарь? Приходите в нашу частную клинику психологической помощи «Андеграунд», где мы покажем вам бомжей, которые живут еще хуже, чем вы. Легче вам не станет, но хотя бы не будет так одиноко.

ishusobutilnika.fox

6. Магазин парфюмерии «Андеграунд»

Новый привоз элитной подпольной парфюмерии из лучших подполов России и Европы! Аромат "I am under and I love it" — беспокоящий, полный тлена. Он настолько же стоек, как двухнедельные носки, как залежавшиеся в помойном ведре селедочные кости, источающие запах былой роскоши. Нотки заплесневелого сыра окружает беззаботность палёной водки и мужественность давно не мытых ног. А чувственность застарелой рвоты, таинственность телесного пота и пикантность потаённого пердежа соблазняют восхитительной пряной волной. В этот парфюм невозможно не влюбиться.

vdohvydoh.fox

«Сам в говне, а рука – к небу». © Маканин

7. Политическая партия «Андеграунд»

Мы против! Присоединяйся к нам и получи легальную возможность закидывать какашками существующий строй, независимо от того, какой он. Мы расскажем вам, как вас угнетают, а вы сможете не работать и жить на улице совершенно бесплатно!

ktozdes.fox

8. Гостиница «Андеграунд»

Наша гостиница общажного типа (3 звезды*) надежно похоронит ваши мечты и надежды в необъяснимом лабиринте бесконечных коридоров и затхлых комнатушек! Это не только мерзкий зассанный тараканник, но и прекрасная метафора всей нашей унылой жизни! Приезжайте, заселяйтесь, бухайте, приводите гостей, ведь всё равно мы все ничтожные пылинки на ткани вселенной и скоро умрём!
*Именно такой коньяк нужно предложить вахтёру, чтобы пройти.

moyahataskrayu.fox

«Российский гений, забит, унижен, затолкан, в говне, а вот ведь не толкайте, дойду, я сам!». © Маканин

9. Интеллектуальная ролевая онлайн-игра «Андеграунд»

Погрузитесь в чудесный мир фантазии и предательства от «Like Real Life Games». Убедите всех, что вы написали шедевр, подставьте соперников-писателей, выпейте больше остальных, убейте зарвавшегося юнца, избегите наказания и отправляйтесь в весёлое виртуальное пешее путешествие по заблёванным подъездам. Собирайте бутылки и пишите гениальный опус магнум на салфетках и обёртках от колбасы. Главный приз в нашей игре — новые ботинки!

playhuey.fox

10. Элитная сауна «Андеграунд»

В наших райских кустиках вы можете найти самых жалких и жалостливых шалав любой конфигурации. Жирнотелые шлюхи, костистые наркоманки, оплывшие и обрюзгшие пьяницы звенящей капелью триппера ворвутся в вашу жизнь, приложатся к вашей бутылке и дырявому кошельку и поплывут дальше, оставив в душе и кармане щемящее чувство пустоты. Such sexy: у нас настоящее подполье, пахучее, как тоннель метро, влажное, тёмное, пахнет мышами, ну что, детка, хочешь меня? Звони.

undergangbang.fox

«Оттолкнуться от дна и начать всплывать!». © Маканин

Общежитие как символ России, общажный сторож как символ писателя – это было бы плоско и ученически, если бы не талант автора.

Интеллигент, несущий возмездие подлецам – это было бы однозначно и поучительно, если бы не талант автора.

Бесконечная физиология – болезни, нищета, грязь – это было бы скучновато-омерзительно, если бы не талант автора.

Залеченный в психбольнице русский гений – это могло быть зубодробительно-банально, если бы не талант автора. (Хотя, именно финал показался мне чуточку нарочным и символичным. Думается мне сейчас, что это было сделано автором специально.)

Роман «Андеграунд, или Герой нашего времени» стал для меня открытием и пока лидирует в моем читательском послужном списке по неоднозначности, соседствуя по сложности с Битовым. Казалось бы, бытовуха и сведение старых счетов внутри писательской тусовки – но, чем больше проходит времени с момента прочтения, тем больше и значительней мне кажется эта книга.

Помнится, по внешне схожему роману Горенштейна «Место» (герой – отщепенец, СССР, бытовые подробности) я сходу написала список тем для школьных сочинений. Здесь это сделать труднее – потому что «Место» было очень сырым текстом, а «Андеграунд» закончен, отшлифован и тщательно сбит в единое целое. Разложить его на привычные «Сходства и различия образов Петровича и Раскольникова/Печорина/Чацкого» проблематичнее.

С расстояния роман видится не историей из времён развала СССР, а рассказом о насквозь литературном человеке. Продолжением великой русской литературы в наше время, в нашу реальность.

Я медитировал, внушая себе сначала его детскую панику и следом его взрослую боль – чувства, связанные с его, а значит, с чужими страданиями. (Последняя моя мысль, но не последняя ли мысль и Русской литературы? Я и тут выученик.)

Ведь действительно, Петрович и Веня – это Чацкие после объявления их сумасшедшими. Только Грибоедов не мог так предметно описать психбольницу и действие лекарств. Вопрос Раскольникова о «твари дрожащей» Петрович решает по-своему - убивает. Но сколько в это решение вложено не снившихся Раскольникову опыта и боли двух-трех поколений России! Эти эпизоды становятся испытанием для читателя, ведь чертовски приятно переключиться в режим шутера и расстрелять всех неугодных. Отсылка же к Печорину вынесена в само заглавие книги.

И вот этот литературный герой помещен в реальность, описанную не столько через грязь общажных коридоров, сколько через запахи, рыхлости и тепло женщин. После чтения романа остается ощущение набитого трамвая в жару – очень много телесного, потного, чужого. Совершеннейший анти-гламур и, говоря современным языком, боди-позитив.

Еще немного о реальности романа. Я родилась в 1986 году и в описываемое время действительно ходила под стол пешком. Но, на мой взгляд, автор точно уловил то настроение:

… под спудом (я чувствовал) в их зажатых душах бился тоненький голосок, исходил тоскливый плебейский крик, что все равно, как с жильем, так и с собственностью, всех нас обманут. Родненькие, да нас же надуют. Да когда ж оно было, чтоб нас не надули. Горькое знание уже давило, а чувство неизбежной (в будущем) обманутости загодя развязывало им защитные инстинкты.

Я не люблю выражение «лихие 90-е» - оно звучит снисходительно-романтически. «Всех нас обманут» - это гораздо честнее.

Меня всегда занимал феномен подпольщиков времён застоя – после развала Союза вышло множество книг, посвященных их кухням и беседам о лежащих в столах текстах. Эти мифические тексты издаются гораздо меньше, чем сопутствующие мемуары.

На примере Петровича можно наблюдать то же самое: много друзей, попоек, задушевных разговоров. Старые повести все растеряны, новые не пишутся. Более успешные коллеги-писатели открыто паразитируют на подпольном прошлом.

Весь свой писательский дар (о размере которого судить мы не можем) Петрович обращает на себя, объясняя свои поступки и чувства. Во вполне классическом по построению романе происходит разбитие четвертой стены: герой литературного произведения рассуждает о том, что русский человек по школьной привычке видит себя внутри некоего текста:

В окультуренном, в щадящем варианте чувство (всякое сильное чувство, вина тоже) уже по необходимости входит и втискивается наконец в реальную жизнь – но сначала его очищение Словом. Чувство дышит Словом. Так уж повелось. Человек привык. Но что, если в наши дни человек и впрямь учится жить без литературы?
Что, если в наши дни (и с каждым днем все больше) жизнь-самодостаточное действо. Что, если нас только и заботит всеупреждающий страх самосохранения? Живем и живем. Как живу сейчас я. Без оглядки на возможный, параллельно возникающий о нас (и обо мне) текст – на его неодинаковое прочтение.

На мой взгляд, это очень верно. Помните, как в детстве все свои действия хотелось вписать в некий роман? «С гордым и холодным лицом он удалялся от одноклассников.» Сейчас эта литературность сминается под напором визуала – свою жизнь привычнее выражать лентой фотографий.

Еще одно тонкое наблюдение Петровича, ради которого стоит читать роман, это люди на троллейбусной остановке.

Пространства высосали их для себя, для своего размаха – для своей шири. А люди, как оболочки, пусты и продуваемы, и, чтобы хоть сколько-то помнить себя (помнить свое прошлое), они должны беспрерывно и молча курить, курить, курить, держась, как за последнее, за сизую ниточку дыма. (Не упустить бы и ее.) Втискиваться в троллейбус им невыносимо трудно; работать трудно, жить трудно, курить трудно…

Тема России («возродимся мы или нет») - тоже примета 90-х. Поиск простого объяснения случившейся катастрофы, рассуждения об отличном от других русском пути… Когда хватались без разбору западные образцы и поспешно натягивались на худосочную российскую действительность. Неужели прошло уже больше двадцати лет?..

Советую читать «Андеграунд» неспешно, под крепкий до горечи чай, желательно – бумажный экземпляр, чтобы текст не соседствовал со значками оповещений. Промочите ноги на улице, зайдите в гости к бабушке с неизменным сервантом и фланелевым (не китайским) халатом. Разберите елочные игрушки. Попробуйте почувствовать остатки уходящей эпохи, когда «всех нас обманут» витало в воздухе. Миг неустойчивого (неоднозначного!) баланса на стыке, тот самый разрыв времён связующей нити. Мгновение острого ощущения своей самости – советская реальность отхлынула, новая еще не захлестнула.

Где-то там, в серой пустоте и холодном утреннем тумане станьте на секунду Петровичем – ведь автор оставил его для удобства безымянным.

«Одинокому везде пустыня»
Надпись на перстне, который носил А.П.Чехов

Великолепная русская семейная сага! Яркое историческое полотно, охватившее без малого сто лет – от дореволюционной поры до дня сегодняшнего. Россия, Тунис, Франция; Москва, Карфаген, Париж. Как причудливо переплелись судьбы двух сестер, волею судьбы разлученных еще в начале 1920-го года в Севастополе! Пятнадцатилетняя Мария Мерзловская, урожденная графиня, смогла пробраться на последний русский линкор, покидающий кровожадную революционную Россию и направляющийся в Тунизию, колонию Франции – единственной страны, давшей приют русским беженцам. Малютка Александра вместе с матерью Анной остаются прозябать в советской России…
Бесконечные скитания, мытарства, бедность на грани нищеты, невзрачный лик малоразговорчивой украинской уборщицы, строгое табу на чтение и письмо – вот что довелось испытать высокообразованной графине Анне Мерзловской, матери Марии и Александры.
У Марии своя судьба – блестящий ум, помноженный на упорство и вселенское одиночество, позволяют добиться успехов изначально в автомобилестроительной промышленности во Франции, а затем и в банковской сфере.
Александра же, советское дитя, и близко не догадывалась о своих тайных корнях до тех пор, пока… пока… А потом была любовь. И война. Смерти. Страшная утрата. Тяжелейшая, на износ, работа в военном госпитале…
Но, боюсь, я начинаю пересказывать сюжет – поэтому вам стоит бросить читать этот сухой отзыв и приступить к чтению книги. Не откладывая. Ибо вы получите удовольствие, если вы не черствый человек, но влюбленный в свою Родину патриот. Вас ждет множество интереснейших исторических фактов, доселе малоизвестных. Роман пестрит прекрасными стихотворениями, выдержками из народных песен и романсов, вкраплениями из целых кусков знаменитых русских пьес! Что за услада для глаз, эта книга!

Пять частей уже написаны Вацлавом Михальским и изданы. Нам стоит дождаться последней, завершающей книги, в которой сестры наконец-таки встретятся (по крайней мере, я в это верю). Ведь каждая из них не мыслит о другой, как о мертвой – они видят друг друга исключительно живыми… А пока…а пока будем просто наслаждаться красивым языком, неожиданными сюжетными поворотами, яркими, прекрасно выписанными характерами. Дорогой г-н Михальский! Мое Вам уважение и признательность за колоссальный кропотливый труд!

Для тех, кто будет читать мою рецензию, сразу хочу обозначить свое отношение к кое-какому вопросу. Сейчас много разговоров ходит вокруг того, что, мол, Виктор Астафьев писал о том, чего сам не видел и чему не был участником, что он спекулирует определенной тематикой и т.д. и т.п. Я, читая эту книгу, абсолютно не выискивала в ней документалистики. Для меня это исключительно художественное произведение и если в нем есть какая-то параллель с реальными событиями - хорошо, нет - лично для меня не беда.

Я прочитала немало книг о Великой Отечественной Войне, но книги, подобной "Проклятым и убитым" мне читать еще не доводилось. Начнем, пожалуй, с того, что все предыдущие мною прочитанные строились несколько по иному сценарию: "главный герой с первого дня войны всей душой хочет бить фашистов" → "он штурмует военкомат" → "оказывается на фронте и совершает ратные подвиги". Но дело в том, что тот человеческий ресурс, который с первых дней войны хотел попасть на фронт и попал туда, к сожалению, вскорости исчерпался... Тяжелые кровопролитные бои 1941-1942 годов пробили существенную брешь в рядах советской армии... И призвать на фронт пришлось даже тех, кто не стремился туда попасть и делал для этого все возможно и невозможное... Старообрядцы, верующие, блатные, симулянты, уголовники и просто зеленые мальчишки 1924-го года рождения. Именно из такой разношерстной компании и был сформирован 21-й запасной полк молодых новобранцев, который окажется в центре всего повествования...

Второе отличие этой книги от других книг о войне в том, что большинство читанных мною авторов обходили стороной тот этап из жизни солдата, который предшествует непосредственному попаданию на фронт. Виктор Астафьев же первую часть книги посвятил именно этому аспекту. В воинском городке, которое автор окрестил "Чертовой ямой" новобранцев ждали голод, холод, отсутствие обмундирования и элементарных пригодных для жизни условий. Из непосредственно военной подготовки - только строевая муштра на плацу. Впринципе, все, что солдат встретило в "Чертовой яме" преследовало их и на фронте... Читала и просто зло брало - ну что в такой богатейшей стране как Советский Союз не хватало материала, что обшить всем необходимым призывников? Почему они должны были наматывать на себя всякие лахмотья чтобы согреться в сорокаградусный мороз вместо того чтобы получить от государства, за которое они идут воевать, необходимый комплект одежды и обуви? Неужели в аграрной стране не было достаточного количества морковки, которая бы пошла солдатам в пищу и уберегла многих от куриной слепоты?! И так можно продолжать до бесконечности! В моей голове просто не укладывается, как можно отправлять на фронт тех, кого в карантине вместо того, чтобы подкормить и подготовить, наоборот довели до полного физического и морального изнеможения?! Многие дальше "Чертовой ямы" и не уехали - для них фронт закончился так и не начавшись либо инвалидностью, либо могилой...

Поездка перед отправкой на фронт в деревню Осипово на зимние хлебозаготовки показалась мне злобной насмешкой судьбы. После нескольких месяцев жизни в нечеловеческих условиях окунуться в сытую и уютную жизнь чтобы снова потом быть брошенным на произвол судьбы... Что может быть хуже, чем когда тебя поманили миражом нормальной жизни, а потом кинули в еще более худшие условия нежели были прежде?

В первой части книги мы знакомимся в большинством главных героев и постепенно узнаем истории из их довоенного прошлого. Сразу скажу, что попервах я была жутко категорична ко всем. В первой части у меня не было полюбившихся мне героев - несмотря ни на что, они были все в моих глазах одинаково мне неприятны. Я презирала Булдакова и Васконяна (каждого по-своему), искренне желала расстрела смутьяна Зеленцова, злилась за тупость на братьев Снегиревых... Из наименее неприятных мне можно выделить Колю Рындина и Лешку Шестакова. К концу второй части все первое впечатление от них сошло на нет. Все они стали по-своему родными и каждому из них я искренне желала выжить в этой мясорубке... И те качества, которые в первой части меня злили, во второй уже восхищали. Если бы Леха Булдаков и Зеленцов не были такими, какими они есть, смогли бы они выжить на плацдарме? Смогли бы обеспечивать многих необходимым себя и тех, кто воевал рядом? Вряд ли... Ашот Васконян - прекрасный человек, но его интеллигентность в таком месте как плацдарм только мешала ему и делала его непригодным для выживания...

Вторая часть для меня не столько осветила переправу через Днепр и битву за правый берег, сколько стала иллюстрацией тупой и упрямой военной машины, солдатского быта, различий в жизни простого солдата и тех, кто рангом чуть повыше. Какое же нестерпимое чувство омерзение накрывало меня, когда на страницах появлялся политрук Мусенок и сыпал своими лозунгами, брызжал слюной и требовал к себе уважения. Или его "походно-полевая жена", которой Нелли передавала документы вынесенных ею с фронта солдат, чтобы та после войны получила высшую награду среди медсестер... Или начальник артиллеристов - сытый, упитанный, с одеколоновым шлейфом, в закромах которого были заграничные вина, сухофрукты, шоколад и т.п., когда простые солдаты на том берегу Днепра жевали полынь... Да и все те, кто воевал не делом, а словом... Увы, но такие люди никогда не переведуться... Или те командиры, которые не передавали наверх реальную картину военной обстановки из страха перед гневом вышестоящего начальства...Такие крысы были, есть и будут в любом обществе, при любом государственном строе... Хуже всего то, что многие из них в отличии от простых солдат дожили до конца войны, нацепили незаслуженно полученные ордена, выдают себя за героев и требуют почета и уважения... И в толпе ветеранов по прошествии стольких лет нам не дано различить кто есть кто: кто герой, а кто им только прикидывается...

Минусом этой книги для меня стал стиль повествования.. Я очень долго пыталась к нему приловчиться. И все бы ничего, ко всему можно было бы привыкнуть, но читать речь простых людей, старообрядцев и различных национальностей в том виде, как она звучит, было очень трудно. Я понимаю, что автор построил текст именно так чтобы передать колорит героев, но иногда я по несколько раз перечитывала фразу, пытаясь понять, что же хотел сказать герой в переводе на нормальный язык. То же самое касается речи немцев. Зачем было писать немецкие слова русскими буквами чтобы тут же в скобках дать перевод!?

Я не могу сказать, что эта книга стала для меня каким-то открытием или сенсацией. То, о чем писал Астафьев, я по крупицам находила и у других авторов. Да, конечно, это были лишь намеки, полутона, двусмысленности, но все же... Такова была цена за то, чтобы быть напечатанным в советский период... Очень жаль, что автор прервал работу над книгой и о дальнейшей судьбе ее героев можно лишь догадываться... Так много эмоций возникало у меня в период чтения, многим хотелось поделиться в рецензии, а когда дело дошло до ее написания все слова куда-то исчезли... В любом случае, книга стоит того чтобы быть прочитанной. Хотя советовать ее кому либо я бы не взялась... Она не для всех...

Из школьной программы по истории нашей страны помнится выражение «Герцен разбудил Россию». А его разбудили декабристы. Не знаю кто не дал спать Петру Алексеевичу Романову — может быть, суматошная сутолока дворцовых интриг и стрелецких бунтов, а может ещё что, но за полтора столетия до Герцена Россию разбудил именно он, Пётр Великий, российский император Пётр I. И это вовсе не расхожая фраза, придуманная для красоты слога — именно преобразования Петра, затронувшие все стороны как внутренней, так и внешней жизни государства российского, по сути встряхнули державу и сделали её одним из первых игроков на мировом политическом и экономическом поле.

Дальше...

Однако книга Даниила Гранина не о преобразованиях Петра. Она о самом Петре. На страницах своего романа автор рассматривает самые разные случаи и события из жизни Петра Романова, причём не только те, которые вошли в хрестоматию истории страны и биографии этого человека, но и такие, которые входят только лишь в его неофициальную биографию и порой являются слухами и мнениями как ровесников и единовременцев Петра, так и людей следующих поколений. Гранин в художественной форме попытался создать образ Петра-человека и Петра-императора, при этом не категорически разделяя эти его ипостаси, а порой пытаясь соединить одно с другим. Ведь понятно, что когда в подростковом возрасте Пётр становится свидетелем и очевидцем стрелецкого бунта и на его глазах убивают нескольких людей, то пережитое чувство страха не могло не оставить свой след на личности Петра. И его отношения с женщинами на протяжении всей его жизни, безусловно, тоже сказывались на поведении императора и человека. А жажда знаний, поиск всего нового и необычного, стремление всё и вся попробовать сделать самому и приобрести в пользование, а то и завезти в страну для вящей пользы — чем не характеристика личности.

Перечислять стороны личности этого незаурядного человека можно бесконечно много, и Даниил Гранин в своей книге останавливается на многих моментах и фактах. При этом для разносторонности мнений он вводит в роман нескольких персонажей-собеседников, которые в процессе встреч и разговоров и обсуждают тот или иной поступок Петра, то или иное историческое мнение, тут или иную грань петровской эпохи — в результате перед ними (и перед нами) проходит едва ли не вся жизнь российского самодержца. А живой и выразительный литературный язык маститого писателя придаёт чтению необходимую увлекательность и интерес — и к теме, и к фактам.

Черная речка, черный пистолет,
На снегу два человечка,
Хлоп, — и одного уже нет...
Серебряная Свадьба

Поймав Левин взгляд, дядя Митя ещё смутился, суетнулся к Далю, попробовал обычную их игру... "Скажи, только как можно короче и точнее, что такое лорнет?" — "Ну, — вяло откликнулся Лева, — это что-то среднее между биноклем и очками, их подносили к глазам в театре и на балу..." — "Это — коротко?! — разозлился дядя Митя и заглянул в Даля. — "Очки с ручкой" — вот и фсё!"
Лёва опешил, но быстро взял себя в руки. "Дядя Диккенс, а что такое хорошая книга? Скажи-ка мне в двух словах".
"Лёва, хорошая книга — это когда ты держишь не новый уже томик в руках, ощущаешь его вес на ладони, когда щекочет твой слух клёкот страниц, внезапно побежавших одна за другой, гонимых порывом ветра, верной рукой ты останавливаешь этот бег, находишь нужную страницу, как поэт рождает нужную рифму, вдыхаешь аромат страниц, хорошо ещё, если они пожелтели и хранят на себе отпечатки прежних пар, глаз, десятков пар глаз, сотен пар глаз, иногда в ней можно встретить забытый листик, календарик, цветок, ты вдыхаешь эти строки полной грудью, закрывая глаза и уносясь далеко-далеко, даже за пределы своего понимания, но потом ты роняешь свой взгляд на эти строки, как роняет лист последнюю каплю после опостылевшего дождя, у сына родился отец, у внука рождается дед, у знака рождается смысл, у формы рождается слово, и вдруг случается так, что ты полюбляешь эту славную игру всем сердцем, если же не родился ты с куриной слепотой слова или же попал в дурную компанию, где пищу духовную подменяет пища телесная, и где в ответ на твои сентенции тебе смачно плюют в самую сердцевину, и тогда уже ничего не остается, ты уж молчи, скрывайся и таи, не говори, что постиг это, что деду твоему впору знать Бахтина и Жирмунского, а тебе бы в самый раз водиться с Аствацатуровым, но продолжай-продолжай, читай, но не слишком уж аннигилируйся, не забывай, что Он следит за тобой, не с битой, но прихлопнуть может, даже и приуБИТЬ, не зря же метит Он своей фамилией, намекает, но Он лишь следит, не прыгает в койку, как Набоков, не гремит сапогами в передней, как Достоевский, не смеётся лучезарно во весь рот, как Пушкин, Он просто есть, чтобы Любаша не открыла Лёве дверь, чтобы Альбина бросила Его ради неполюбившего, чтобы Фаина прижималась коленями к Нему, а не к Лёве, и Он нажмёт на курок, но всё равно воскресит, ибо Лев не только Толстой для него, Лев, Лёва, Лёвушка — ласковое рычание в груди, мамин симпатяга, папин (или не папин?), дедушкин последователь-преследователь-исследователь и, наконец, дядин собеседник, спасший его книгу от гибельных сестринских ручонок, а потом находишь в этой книге упоминание другой, второй, третьей — и так далее, круговерть, карусель летит без остановки, в метель ли, на маскарад, к кокоткам или же в острог, ты поражаешься, сколько слов поняли люди за последние несколько лет, ведь еще недавно ни одного не знали... но вот уж страшно и перечесть, и кончить, а надо, надо, до победной точки, наконец, отмечаешь границу наконечником карандаша (подсказка для следующей пары глаз), оглядываешься назад, на сотни тысяч километров, пробежал которые не остановясь, не присев и даже не моргнув единым глазом, не дыша, вспоминая тех дев (Фаина? Альбина? Любаша?), но сливаются имена в единый ком, лишь одно, не имя — название..."
"Дядя Диккенс! И это коротко?"
"Название ей, хорошей книге — "Пушкинский дом". Лёвушка, запомни раз и навсегда забудь — о хорошей книге либо много, либо никак".

Я находчив. Мне сказал об этом не самый добрый человек – Андрюша Битов. На очередном юбилее, на котором я нашелся, чего-то вякнул, подошел ко мне Андрей: «Тебе не надоело быть круглосуточно находчивым?»

... прочитала я в Александр Ширвиндт - Проходные дворы биографии , параллельно с чтением третьей части "Пушкинского дома". Третья часть показалась самой мутной, но главный шок-контент ждал меня в комментариях. И по-настоящему уловить иронию "находчивой" переклички двух книг стало возможным только сейчас.

Сейчас, когда я отошла от ох***... изумления! Представить себе реакцию самого Андрея Битова после

К моменту, когда раскрыл «Дар», роман у меня был окончательно дописан до 337-й страницы, а остальное, до конца — в клочках и набросках.

я просто не в состоянии.

и — заткнулся, и еще прошло полгода, прежде чем я оправился, не скажу от впечатления — от удара

Ощутила удар физически. Настолько была уверена, что "Пушкинский дом" это разговор с "Даром". Ни на грош не в укор. Искренне восхищалась параллелями, находчивостью, зазеркальем всех персонажей. Этими бесконечными мёбиусными лентами - "выдумки и реальности, историчности и постмодерна". Битов казался немного проще, но тем и ближе. То, что у Набокова надо разгрызть в поисках орешка, Битов сервирует вроде как в готовом виде, но в таком густом соусе, что не каждая птица долетит. И всё вот это моё умствование коту под хвост)))

Выстраиваемый образ романа рухнул с последним авторским комментарием. Нет связей с Набоковым. Разве что на высшем уровне, но это уже не моя сфера. А с точки зрения литературы эта была не та книга, которую я прочитала. Чистый постмодернизм? Наверное)

Если изгнать из сознания факт, что я поняла не то и не там, хочется отметить превосходный язык автора, чувство юмора (иронии и сарказма, см. выше Битов - "не самый добрый человек"))), умение держать внимание читателя даже в самых непонятных эпизодах и, конечно, заметные чувства к Петербургу. Не важно, нежные или припадочные - главное, что не равнодушен к городу. Он у него "золотой", кстати. Редкое видение. Не могу сказать, что отзывается во мне, но оно интересное.

Еще, помимо ненабоковского набоковского", меня весьма привлёк в романе образ Митишатьева. Я уже ни в чём не уверена, но это же "чёрный человек", он же пудель, он же

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Это не может быть никто другой в Пушкинском доме, в доме, где снова и снова выпивают Моцарт и Сальери. Возможно, всю эту метафизику он и закрутил ;)

Кто этот черненький, как бы изящный, ядовитый человек? Автор с ним незнаком, краем уха отмечает чей-то шепот: как? вы не читали его замечательную статью «Что вычеркивал Пушкин?» Нет, автор ее не читал.

Что вычёркивал Битов мы тоже не знаем. И так же не знаем, кто написал последний комментарий автора ;)

Но роман всё равно прекрасен. С отсылками или без, там такой набатный звон по русской литературе, от Пушкина до наших дней (до наших, не ошиблась, в тексте есть чудные пассажи, говорящие о том, что "черный человек" при случае способен "прорезать время и доставать из грядущего"), что дочитамши, в голове одна мысль - перезнакомиться с Пушкиным и остальными заново и основательно.

Тема эмиграции из Советской России в первые годы после революции - тема сложная и необъективная. Есть точки зрения , царившие в советской культуре – эмигранты пьют в кабаках, женщины идут на панель, все парижские таксисты – бывшие белые офицеры. Есть точки зрения самих эмигрантов – вся элита, весь цвет культуры там, а в России остались беспринципные и продажные. На самом деле все это однобоко, а истину, боюсь, мы никогда не узнаем.

В романе Вацлава Михальского я вижу попытку примирить обе точки зрения, он не пышет негодованием в адрес оставшихся, но все равно идеализирует жизнь уехавших.

Параллельно ведется рассказ о судьбах двух сестер, разлученных в водовороте беженцев на Севастопольской пристани в 1920 году. Машеньку оторвало от матери и сестренки и она оказалась на борту отплывающего в неизвестность военного парохода, Сашенька с матерью остались в Советской России. Чья судьба окажется тяжелее?

Да в общем-то тяготы обошли и ту и другую сестру. Мать-графиня легко выдала себя за собственную прислугу-хохлушку и двадцать лет честно играла роль, не раскрываясь даже перед дочерью. А трудолюбивой крестьянке с Украины рады все и подозрений она не вызывает, тем более поет прекрасно, и никто не задумается, откуда у крестьянки взялось так прекрасно поставленное колоратурное сопрано – самородок, богата талантами земля наша. И только 20 июня 1941 года мать совершенно случайно решила, что дочь выросла и можно рассказать ей про ее дворянство. Вряд ли эта новость сильно обрадовала девочку, честную пионерку и комсомолку, трудолюбивую медсестру. Но мама есть мама и постепенно Сашенька постигает всю глубину утраченного.

Машеньку та же толпа прибила к давнему знакомцу семьи, адмиралу дяде Паше. Так что тягот жизни беженки она не испытывала ни по пути в Африку, ни там. Ну немного покапризничали французы, не сразу приняли корабль-беженец, но потом словно и не было изгнания с родины – учеба в морском кадетском корпусе, домашние спектакли, влюбленность в того самого адмирала. Какая нищета, о чем вы? Это булгаковской Серафиме Корзухиной путь на Перу, а наша героиня невинна и прелестна, только березок российских нет, а так жизнь прекрасна и в Тунизии. Сначала нашу героиню подбирает дядя Паша, потом к ней проникается любовью бездетная жена губернатора, о каких лишениях эмигранта может идти речь?

Вот такая трогательная романтичная и ни капли не правдивая история. Ну не верю я в рассказанное автором, не верю и не хочу верить. В судьбу Сашеньки верю. В то, что мать ни разу нигде не прокололась и бдительные чекисты ни разу ее ни в чем не заподозрили– не верю. В неслыханные таланты Машеньки – а она и математику знает на высшем уровне, и в финансах как бог разбирается, и машину водит как пилот Ф1, и на лошадях скачет, как ковбой, и поет прекрасно, и языками овладевает легко, и на мужчин действует неотразимо, и прекрасна и вечно молода – не верю ни капли. Одно объединяет сестер – обе считают, что их женское счастье в женатых мужчинах, и на этом пути старые жены им только мешают. Вот в это верю. И еще с любовью описан Карфаген и вообще весь Тунис. Наверное так оно и есть.

Говорят, что у романа впереди еще шесть томов. Мне вполне достаточно одного.

С первых страниц роман призван вызывать жалость и отвращение. Точнее, главным образом с первых страниц. И название первой книги – «Чертова яма» – подходит ей как нельзя лучше. Грязь, грязь, грязь и еще раз грязь, холод, голод: так пасут непослушное человеческое стадо, призванное стать борцами с фашизмом, так умело ведется подготовка советских войск. Поначалу кажется, что все это вовсе имитация, что народ обманывают, что никому не нужных людей сгребают в «чертову яму» гнить заживо – списали по требованию, пусть теперь варятся в собственном соку. Читая об этих ребятах, не верится, что они пойдут воевать, да и вообще, признаться, чувствуется отвращение к ним: необразованные, грязные, заведомо гнилые. Я, как любитель дисциплины, все думала – эх, стрельнуть бы показательно их за то, что они себе позволяют.
Однако продолжается это все не так уж и долго; постепенно просвечивается биография того или иного персонажа, чувства, почти всегда расходящиеся с поведением, и вот так, мало-помалу, человеческий мусор превращается в нормального, живого человека со своей историей и своим путем. Только лучше от этого становится лишь читателю, потому что над отвращением преобладают жалость и понимание, а вот будущим бойцам, понятно, нисколько не легче. Слишком долго киснут они в чертовой яме, в бесконечной грязи и бесконечном бездействии атрофируется все, что только может атрофироваться.
Вершиной всего этого, самым ярким моментом в чертовой яме становится показательный расстрел двух мальчишек-близнецов, которые наведались домой взять еды и самостоятельно вернулись обратно – тем не менее, глупышек сочли дезертирами и устроили науку всем здешним обитателям. Не такого показательного урока я жаждала. За беспредел, творимый традиционным русским быдлом – да, за такой бездумный поступок – нет. Однако беспредел власть имущими в основном игнорируется, зато шаг влево, шаг вправо…
Вскоре после этого прискорбного случая атмосфера несколько оживает. Сначала ребят отправляют на сельхозработы в деревню, где они, можно сказать, душу отводят и показывают себя со значительно лучшей стороны, еще позже, наконец-то, фронт. Переправа, переправа, берег левый, берег правый… И уж тут-то каждый себя показывает по-настоящему. Нельзя сказать, что условия много комфортней, но, по крайней мере, чего тут нет, так это отупляющего бездействия. Зато есть отупляющая надоедливость смерти – уже убили бы, надоело смотреть, как помирают другие. Надоели постоянная угроза, вечный недосып, вечный голод, вечный холод, в общем, все прелести боя.

Роман произвел на меня двоякое впечатление. С одной стороны, правду, пусть и горькую, читать всегда интересно, и самое что ни на есть реалистичное описание Великой Отечественной (ну, так скажем, ее кусочка) лично для меня не шокирующее, но так – хочется кивнуть с суровым видом, мол, и в самом деле, бравые песни и потрясающие самопожертвования – это только одна сторона медали. Но, с другой, неприятно цепляет, что язык здесь у Астафьева красочен буквально со всех сторон. Описание природы – лучше не надо! Все так ласково, истинно по-русски. А вот речь людская – упаси господи. Нет, конечно, понятно, что мат-перемат от солдатни неотделим, однако есть множество способов, которые дают понять, что человек матерился, в том числе простецкое «и он выматерился». Ни к чему до последней буковки прописывать мат. Мне это было неприятно, литература, пусть даже претендующая на суровую реалистичность, не место для подобных слов, и в этом меня ничто не разубедит. Еще одна неровность, вызвавшая у меня не неприязнь, но недоумение – зачем немецкую речь прописывать русскими буквами. Если уж в скобках написан перевод для простых смертных, почему было не прописать оригинал на немецком? Я могу понять такое написание, когда «диалог» происходит между человеком, знающим язык, и человеком, его не знающим, но когда такой метод в целом становится системой для всех ситуаций…
Ну, зато персонажи берут свое. Хорошо описаны людские судьбы, хорошо чувствуется и понимается каждый. И особенно удивительно сознавать, как это вначале раздражающие и вызывающие отвращение личности вроде Лехи Булдакова постепенно перешли в разряд особо полюбившихся персонажей, причем не абы как перешли, а честно, заслуженно. Может, все дело в том, что началось оно в чертовой яме, а, может, в том, что на войне человек, вольно или невольно, показывает самого себя во всех красках.

В заключение хотелось бы сказать, что вещь, конечно, не из легких – что в моральном плане, что в чисто читательском. Признаюсь, первые главы дались мне тяжеловато. Зато потом увлекло – сначала в чертову яму, потом на плацдарм, да так, что не оттащишь.

После подвига

Не знаю, что чувствуют не-филологи, читая «Пушскинский дом», но могу сказать, что не-петербуржцам в нём в принципе уютно. Выслушивать коленопреклоненные парафразы человека, добровольно запершего себя в неделимой Культуре мрамора и фресок, набухшей пасмурной воды, нечервленого золота и проч. – это, скажем, выносимо, как сидеть с докучливым престарелым антисемитом. Ну, Петербург, да-да, абсолютные ценности, кхм-кхм, вы главное кефир пить не забывайте. Битов - человек крайне интересный, и презирать его за фанатические наклонности - это мелочность. Ему даже идёт. А вот как с ним справляются не-филологи, я не могу представить.

Вот для меня глава-статья «Три пророка» - это главное откровение книги, мне в парадигме пушкинизма с тютчеством думать о мировоззрениях и моральном императиве легче, чем через какие-нибудь иные логические проулки. Но ведь это лишь близость метафоры, соположенность в информационном пространстве, укорачивание разговора за счёт общих знакомых: «Мы расстались с ней полюбовно, как Васька с Катькой» - кто этих Василия и Екатерину знать не знает, тот может идти гулять, потому что у нас тут что? Правильно, дети, постмодернизм. Вот мы и вляпались в эту тему.

Как-то, когда в нашей бренной академической жизни пришла пора современной литературы, нам предложили удивительный разлет представлений о русском постмодернизме. Оказалось, что в широком смысле к нему относится всё, что не Донцова, а в узком – исключительно «Пушкинский дом». Мол, он весь – параллель на параллели, эзотерика профессионалов, переваривание культуры и текстоцентризм.
Но вот странность: «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» в сравнении с Битовским романом, казалось бы, полное паразитство и халява, на том же пространстве теми же героями играет, а чувствуются самостоятельнее и новее, чем вся жизнь и весь текст несчастного - свежевыдуманного! - Левы Одоевцева.
Почему так? Наукообразие постмодернизма оно ведь иногда очень драматичное: Стоппард монетки подкидывает, а застревает в Шекспире буквально – время останавливается, орёл неизбежен. Борхес близоруко копается в бумажках, а у него за плечами миры вырастают, настоящие, с зубами. А у Битова наукообразие, простите, не про теорию вероятности и даже не про сравнительно-исторический метод изучения языков, оно про канцелярию.
Невыносимую, продажную литературоведческую канцелярию советского (и ныне живее всех живых!) образца. И если у кого-то заумь лишь маска для чего-то общечеловеческого (страх застрять в чужом, кем-то выдуманном моменте близок не шекспироведу, но любому смертному), то у Битова всё честно: да, это действительно подкос под филологическую диссертацию, и метафору жизни в ней отыщет только тот, кто хоть раз эту ерунду пробовал писать. Правда, однажды автор оговаривается, посвящает выбору профессии героя целую главу – очень остроумную! – но что-то мне подсказывает, что нефилологичной подружке, заглядывавшей мне через плечо смешно не было.

Это нарочное сужение зрительного зала, когда что-то видно только из первых рядов партера, оно оправданно, ибо остальные билеты всё равно не проданы. И раз мы тут собрались такой милой тихой компанией людей, которые должны бы писать романы, а пишут диссертации или того хуже – рецензии на лайвлиб, Андрей Георгиевич достаёт из кармана пальто маленькую и разливает. И – хорошо. Теперь мы можем всласть наговориться о давлении авторитетов, о мучительной невзаимной любви к Пушкину (подставить свой вариант), о надвигающихся катастрофах, о тяжелом бремени изгнания из себя притворства, о русских вопросах, о том, что у каждого есть друг-враг и есть любовь в трёх лицах (любимая, нелюбимая, никакая), в общем, о том, что мы живем в настоящем времени. Оно бессмысленно, бессловесно, оно – после того, как закрыта прочитанная книга, поэтому нам остается смотреть назад, из своего будущего, как из загробья. Жить после сюжета всё равно что после подвига: воротишься на родину, сколотишь домишко, застрелишься? – эта ветеранская грусть и есть русский постмодернизм. Мы все, вместе с отвратительным Левой Одоевцевым, имеем за плечами гребень волны русской литературы, который никогда не упадет к нам на эти плечи, не растопчет своей силой, а так и будет стоять и гудеть, загораживая самое солнце, пока… Пока что?

Война — это не подвиг. Война — болезнь. (Вольтер)

«Прокляты и убиты» - безусловно явление в военной литературе, написанное талантливо, с такой огромной болью, кровью и мясом, здесь очень много автора, его мировоззрения и мировосприятия. И чувствуется, что текст этот – итог, опыт раздумий и переживаний участника, опыт его осмысления и переосмысления событий и неожиданная трактовка взаимоотношений во время войны, конфликта морали и законов военного времени. Одна из самых правдивых книг о войне. Астафьев был одним из первых, кто показал ее именно с этой стороны. И получил после публикации свою порцию грязи и обвинений в очернении, принижении подвига народа и армии.
А я еще помню отношение собственного деда к войне. Он никогда, как бы я не просил его рассказать о войне, никогда даже полслова не рассказывал. Незадолго до его смерти, когда я был уже вполне развитым вьюношей 16 лет и спросил, почему, он впервые сказал – «Война, это настолько страшно и бесчеловечно, что я не буду ничего вспоминать». И прочитав «Прокляты и убиты», я начал что-то понимать. Сейчас все больше книг современных авторов изображают Великую Отечественную войну, как прогулку за славой и подвигами. Какое-то невероятное количество шлака про «попаданцев» выходит и их активно читают. Поэтому и ужасный, по сути и бездумию, лозунг -«можем повторить» поэтому и дети в форме 40х годов, маршируют под песни военных лет, и так же в форме молодые девчонки пляшут на батутах. Из памяти, траура по погибшим и почтения перед подвигом наших предков устраивается какой-то карнавал.
Это очень нужная книга. Огромная благодарность Виктору Петровичу, что успел, что книга вышла и ее уже не выпилить. И пусть я далеко не всегда согласен с автором и многие его постулаты мне претят, я искренне ее принимаю и не считаю, что книгу нужно запретить или сократить, как до сих пор призывают некоторые деятели. Это взгляд фронтовика, живого свидетеля и он такой, какой есть.

Буквально сегодня дослушал "Прокляты и Убиты" Астафьева. Знаете что? Меня в какие-то моменты как будто электрошокером били.

Я очень не люблю клише, мол если книга о войне, то ей невозможно ставить оценку или что это настолько тяжелое произведение, что я не мог его читать. На все эти клишированные штуки я скажу нет. Оценку я поставить могу, да и читать/слушать было не то что бы тяжело, скорее отрезвляюще.

Что я могу сказать слету? Мне очень понравился язык Астафьева, книга действительно написана крутейшим языком. Мне нравится как в романе выведены персонажи и как они говорят - они действительно живые, и гибель каждого из них это что-то очень реальное, как будто убивают твоего товарища. Мне нравится, что автор делает фокус на людях, на их боли, отчаянии, на переживаниях, на судьбах. Сюжета здесь как такового нет. Ну есть конечно - форсирование Днепра и удержание плацдарма, но это скорее фон.

Если проводить кинематографические параллели, то хочется сравнить эту книгу с фильмом моего любимого Стэнли Кубрика "Цельнометаллическая оболочка". В чем схожесть? В том как автор заставляет тебя вжиться в суть его персонажей. Учебка - как и в оболочке, так и у Астафьева, это место где царит какой-то потусторонней мир токсичной маскулинности, но в тоже время это место, где мы знакомство с главным героями, с которыми мы будем проживать всю боль и страх дальше. Очень классный авторский ход, а главное очень реалистичный.

Я знаю, что Астафьев воевал и во многом это произведение автобиографично, скорее всего некоторые персонажи книги - это реальные люди (судьбы), с которыми сталкивался автор на фронте. От этого становится не по себе. Это как смотреть кино в котором все актеры уже давным давно умерли. Даже не так, это как смотреть фильм в котором актеров действительно убивают на твоих глазах, как Брендона Ли в "Вороне" (и когда ты знаешь об этом, мурашки бегут по коже).

Невероятно сильное произведение о войне в отличие от картонно-героического роман Бориса Васильева "В списках не значится" (про этот роман я хотел написать отрицательный отзыв еще в прошлом году, но как то руки не дошли). Советую прочитать роман "Прокляты и убиты" всем, особенно сейчас.

Мне кажется очень важно упомянуть еще о том, что это книга очень долго была запрещена в СССР и читая ее ты прекрасно понимаешь почему. В целом посыл произведения тот же самый, что и в великих советских фильмах о ВОВ "Летят Журавли", "Судьба Человека", "Отец Солдата", "Восхождение", "Баллада о солдате" (если смотрели хоть одну из них вы понимаете о чем я), но там много антипартийной и антисоветской риторики.

В перовой части романа "Чертова Яма" есть очень круто (страшно/больно) прописанная сцена расстрела двух братьев близнецов, которая навела меня на мысль, о том, что все беды нашей страны в ее размерах, в ее ощущении безграничности. Можно обесценивать все что угодно, все восполним: ресурсы, людей, что угодно. Мы же большая и великая страна, что нам пару человек ради великой цели, а ведь эти люди столько могли сделать....

Что я скажу на последок. Просто читайте книги, читайте хорошие книги, думайте о том, что вы читаете. "Прокляты и Убиты" - отличный роман, который великолепно доносит до тебя мысль и опыт автора.

P.S. Главное губительное воздействие войны в том, что вплотную, воочию подступившая массовая смерть становится обыденным явлением и порождает покорное согласие с нею. В. Астафьев

Каждый раз, не считая проверенных опытным путем авторов, берясь за современную литературу, невозможно угадать понравится или нет, совпадёте или книга , как и история рассказанная в ней, пройдут мимо тебя, но не сквозь.

В самом начале мне казалось , что все сложится. Тема уж больно интересная: эмигранты 20-хх годов двадцатого века, бегущие от новой власти и страны Советов. Семья бывшего и погибшего от рук большевиков адмирала , оказывается разлученной в момент отъезда из России, Севастополя буквально на причале. И старшая дочь МАрия отплывает в далекую и незнакомую Африку, а мать с младшей Сашенькой остаются в России, не сумев попасть на борт корабля.

И далее страницы романа перемежаются судьбами Марии и Сашеньки с мамой. Одна растет в советской России, другая одна . на чужбине взрослеет, набирается опыта и постоянно и неотступно возвращается мыслями к тем, с кем разлучила её судьба , к своим дорогим и любимым, веря, что они обязательно когда-нибудь встретятся. Конечно, у каждой из сестер свой путь на этой земле, но и общие свойственные любому человеку первые влюбленности, ошибки , набивание шишек и обретение собственного опыта. И жизнь в совершенно разных условиях.

И если в историю Сашеньки и мамы, вынужденной всю жизнь скрывать свое высокое происхождение, чтобы сберечь себя и свою дочь от преследований и гибели, я могу не только поверить, но и интереса она вызывает гораздо больше, то в историю Марии это трудно сделать, практически невозможно, для меня по крайней мере. Здесь автор разошелся не на шутку, приписав ей массу достоинств, вообразив её этаким идеалом женщины видимо. Видимо, с таких как она Некрасов писал знаменитые слова в свое время: Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет... Настолько много всего здесь, что порой это вызывает по меньшей мере недоверчивую улыбку, а чем дальше тем сильнее раздражает как читателя бесконечное повторение одних и тех-же эпитетов при описании героев и их внешности.

Ну и сам язык оставляет желать лучшего. Слишком упрощённый, состоящий из достаточно простых диалогов, не отягощенный особыми размышлениями, внутренними чувствами и стремлениями. Поэтому нейтральная оценка: идея интересная , её воплощение оставляет желать много лучшего, соответственно и стремления читать продолжения не возникло. Надо полагать , там все будет ок.

Честно говоря, я в полном недоумении, потому что такая, мягко говоря, неоднозначная книга о ВОВ мне в руки еще не попадала. Кажется, что если бы ее пришлось прочитать моим воевавшим дедушкам и работавшим в тылу бабушкам, они пришли бы в ужас...
Я выражаю только свое мнение и ни в коем случае никому его не навязываю, я не специалист по истории или ратному делу, но если бы все было так как описал В. Астафьев, СССР проиграл бы еще в 1941м, да что там, вышел бы навстречу фашистам с белым флагом и караваем. Допустим, автор хотел показать другую, отнюдь не героическую, сторону войны, но почему в книге нет ни одного положительного героя: они либо малахольные какие-то, либо жулье и трусы, либо садисты и истероиды, про командиров, у которых по книге напрочь отсутствуют мозги я вообще молчу. Это настолько расходится со всеми рассказами ветеранов о войне, что я слышала в детстве, что остается только руками развести. Нет, мои родные вовсе не питали каких-то иллюзий и не испытывали излишней бравады, да и вообще не очень-то любили рассказывать, потому что знали: что хорошего могут поведать, ведь не в санатории отдыхали, а любая война - это боль, страх, жестокость, кровь и смерть. Но ни одному из моих дедушек и бабушек не пришло бы в голову пожалеть себя, посетовать на горькую долю, потому что они были твердо уверены, что кто как ни они - простые русские люди, должны встать на защиту Родины. У Астафьева же все персонажи будто случайно и незаслуженно на фронт попали (но ведь если бы был способ сражаться без людей, то и войны бы не было), да и гибнут они напрасно, ни за что. Хотя каждая капля крови или пота советского солдата и сложили вместе Великую Победу. А про то, что немецкие военные в конце книги на фоне наших выглядят более человечными и раздумчивыми, я вообще писать не хочу, хоть и понимаю, что "тоже люди".
В общем книга "Прокляты и убиты" очень меня огорчила и расстроила, потому что показалась опошлением и насмешкой над образом советского солдата и плевком в сторону великого подвига русского народа.
Но, повторюсь, это только мое впечатление.
П.с. "о неразборчивости советского командования в выборе пушечного мяса": один из моих дедушек, которого я, увы, не застала, с начала ВОВ сражался на Ленинградском фронте и Дороге Жизни. После окончания активных боевых действий на этом направлении его дивизию переформировали и дедушку, как человека уже немолодого и многодетного отца, отправили поближе к тылу в резервный полк, так и уберегли.

«Повторяю, всю правду о войне, да и о жизни нашей знает только Бог».
(Виктор Астафьев. «Прокляты и убиты»)

«– Это еще что такое?
– Оконники молились природе. Придут в леса, построят избу, прорубят оконце на восход и на закат солнца, молятся светилу, звезде, дереву, зверю, птахе малой. Икон оне с собой из Расеи не приносили, только складни со стихирами. И на одной стихире, баушка Секлетинья сказывала, писано было, что все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут Богом прокляты и убиты».
(Виктор Астафьев. «Прокляты и убиты»)

ЗДРАВСТВУЙТЕ!
Никогда не будет единого мнения, однообразных отзывов (критики, рецензий) на роман-эпопею Виктора Петровича Астафьева «Прокляты и убиты» (1990 - 1994гг)! Он сам это понимал и писал об этом в комментариях к роману.

Зато впечатляет огромный, незатухающий интерес к произведению автора родом из СССР. Роман читают люди среднего и старшего возраста, у которых есть уже сложившееся воззрение на Вторую Мировую и Великую Отечественную войну. Читать нужно и молодёжи, которая ещё формирует своё мировоззрение и будет жить после нас… Вот и автора уже нет. Умер В. П. Астафьев в 2004 году.

Я не могла пройти мимо этой книги не столько потому, что хотела понять хоть что-то о войне, а потому, что не вязались, привитые мне советской школой, учёбой, литературой, кинематографом, взгляды на самую немыслимую войну с теми открытиями, которые стали известны не так уж и давно: ГУЛАГ, «дедовщина» в армии, рассекречивание секретных документов…

Война героическая – кинематографическая и литературная изменяется с течением времени. Почему? Истина – не должна изменяться… Это свидетельствует только о том, что истина о войне не известна. Какой ценой завоёвана победа, знает только один Бог. У каждого война – своя…

Историческая правда – многогранна. История касается каждого из нас. Мы живём, постоянно наполняя и очищая свою душу, оставляя в ней то, что делает каждого из нас уникальной личностью. Душа жаждет правды, как и очищения от лжи. Этому способствует чтение правдивых книг. И пусть Астафьев утверждает, что это только его взгляды, его правда о войне, я не могу ему не верить.

«Прокляты и убиты» – нужный, недостающий пазл в моей картине о Великой Отечественной. Этот роман убедительно показал, как и чему вопреки наша Родина одержала победу. «А король-то голый!!!» – смог сказать напоследок, сильно подросший, мальчишка – Витька Астафьев.

...все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут Богом прокляты и убиты.

Совершенно не хочу показаться циником, но не могу не высказаться - книжка для мня оказалась из разряда "не очень".

Окопная правда - штука, безусловно, специфическая, но имеющая полное право на жизнь и признание. Но вот только в чём соль этой правды? В романе написанном через полвека после Великой Победы правды через край. И про командиров - справедливых и подлых. И про боевое братство-товарищество, могущее возникнуть и исчезнуть на пустом месте. И про смершевцев-чекистов, про заградотряды, про штабистов, выскочек, комиссаров-агитаторов и так далее.

Разве плетью обух перешибешь? Разве тебе неведома доля-участь наших дедов, отцов? Изведут они, изведут эти хозяева жизни кого хочешь, да все по правилам своим, по советским законам, и пуль не пожалеют. Патронов только на врага-фашиста не хватает, на извод же своих соотечественников у Страны Советов всегда патронов доставало, не хватит - у детей последнюю крошку отымут, на хлеб выменяют пули и патроны

Чем больше я читал роман, тем больше казалось мне, что главная цель, которой Астафьев руководствовался при написании "Проклятых и убитых" - это не столько рассказать об ужасах окопной действительности, сколько обличить тех самых комиссаров, которых смело и уверенно увещевают солдат пролить кровь за Родину и лично товарища Сталина, но которые в окопчик стараются не спускаться, и вообще под пули почём зря не лезть. А заодно всякую прочую сволочь, которая отсиживается в штабах, либо отправляет солдатню по поводу и без повода в штрафбат. И всех их, под подсчётам Астафьева, едва ли столько же, сколько обычных вояк, которых сотнями тысяч гибнут в сражениях.

Нет, я ещё раз говорю: правда - штука нужная и полезная. Но вот тут ощущение - прорвало Астафьева, словно обозлился человек, и долгие годы не мог высказаться, а когда великий и могучий рухнул, тогда получи правду-матку в зубы.

При всём этом книга, безусловно, интереснейшая, заставляющая не раз сжаться сердце. И совершенно неуместно будет, мне кажется, обвинять автора в предвзятости, в намерении очернить историю войны и подвига нашего народа.

Просто местами зацикливало его.