Рецензии на книги издательства «New York Review Books»

Конец книги, даже её послесловие, ошарашивает тем, как воспринимать эту книгу. Всё это время это была такая типичная еврейская история. (Тут я делаю сноску и возвращаюсь к этому ниже.) Как объясняет нам автор через одного из героев, который проявляется исключительно через одно письмо, в еврейском обществе есть такой класс школяров, которым воздаются почести, которых они как будто бы и не заслуживают, и которые освобождаются от бремени настоящей работы в пользу теоретических изысканий. Так делается потому, что лучше таких людей держать подальше от других людей, особенно молодых, на которых они могут повлиять губительно своими вольными и ложными идеями. На самом деле, такие люди есть в любом обществе, просто евреи привыкли, в силу внешних воздействий, жить диаспорой и заботиться друг о друге. Бензиона Нетаньяху почётно изгоняют из новосозданного Израиля в Америку, чтобы он особо не мешал своей пропагандой при создании государства, которое хочет просто жить и процветать, а не взращивать Идеи. Книга - это история, как этот полный разрушительными идеями и не обременённый тактом школяр со своей семьёй заваливается в университет, где ему неразумно предложили позицию. На один вечер он сваливается со своим выводком на голову другому еврею, не собирается считаться с привычками и потребностями своего хозяина, берёт и требует от него больше, потому что он так привык. Это совершенно незначительный эпизод из жизни семьи Нетаньяху, и совершенно безумный и разрушительный вечер для семьи Блюмов. Казалось бы, просто забавная история непонимания и разницы культур. Однако, послесловие поворачивает всё в и так уже политизированное русло, напоминает, что отпрыск вот этой вот нахальной семьи и есть Биби Нетаньяху - текущий глава государства Израиль, который явно проталкивает свои разрушительные идеи, которых он понабрался от своего отца, в ущерб гуманизма и общепринятым ценностям. По-моему, это совершенно неуместное подбрасывание горючего материала в костёр уже и так полыхающего из-за хамасо-израильского конфликта общественного мнения. Хотя конечно, конфликт опять замнут рано или поздно, задавив до очередного временного прекращения огня, страсти поутихнут, а книгу можно будет оценить более адекватно: не за или против Израиля как такового, а как современную еврейскую повесть.
Тут я возвращаюсь к своей сноске. Вот это нахальство, диаспоризм и полная глухота и слепота к привычкам человека, который делает тебе одолжение - это отнюдь не еврейская черта, но, к примеру, вполне себе распространённая практика среди, скажем, русских. При всём уважении, евреи в этом отношении никакой не избранный народ со своими чёрными овцами, но подобные экземпляры встречаются среди любых национальностей, чуть меньше из стран, живущих в уважении к свободе других уже долгое время.

Как же больно получать по коленной чашечке собственных завышенных читательских ожиданий кувалдой реальности.
Я, конечно, сама виновата - нечего было ждать от популярной книжки 1922 года выпуска чего-то если даже не радикального, то хотя бы контроверсионного.
И все же. Все же.
Все так хорошо, так многообещающе начиналось.

Волею случая (и объявления в "Таймс") четыре незнакомые между собою англичанки (несчастная в браке Серая Мышка, несчастная в браке и нашедшая сублимационное утешение в религии и благотворительности Добрая Христианка, увязшая в прошлом и помешанная на приличиях Немолодая Вдова, а также уставшая от высшего света и назойливого общества людей весьма пустоголовая Прекрасная Леди) решают вскладчину арендовать на один месяц небольшой средневековый замок в Италии.
Как водится, этот месяц (и целебный итальянский воздух, офк) волшебным образом драматически изменит жизнь каждой из этой четверки к лучшему.

Послушайте.
Когда первые главы книги предлагают мне невероятно пленительные (и даже какие-то, прямо скажем, революционные, учитывая год выхода книги, 1922, еще раз) идеи "быть хорошей все время - крайне утомительное, идущее во вред и делающее несчастной занятие", "здоровый эгоизм - это прекрасно", "иногда женщине нужно отдохнуть от мужа", "уставать от общества близких и друзей - совершенно нормально", я - будучи наивным недалеким хлебушком - сразу простодушно на это ведусь и ожидаю, ну, знаете, какого-то закономерного развития этих идей.
И когда книжка вместо этого самого развития подрезает мои читательские сухожилия конвенционными ножичками "но НА САМОМ ДЕЛЕ женщина должна первой идти на уступки и быть всегда улыбающейся и удобной для мужа, тогда и мудила-муж начнет к ней лучше относиться. также, красивая молодая женщина ОБЯЗАНА принимать назойливые ухаживания и в конечном итоге выйти замуж" - я делаюсь несколько огорчена.

Серая Мышка под влиянием знойного итальянского солнца (солнечный удар мб) в первый же день отпуска решает, что была очень плохой женой (важное уточнение: ее муж - довольно мерзкий тип без единого положительного качества, лицемерный, сквалыжный, приятный на людях и ужасный наедине. в наше время мы называем таких абьюзерами, миссис фон Арним), и что хотеть к себе нормально человеческого отношения - прямо-таки преступно и совершенно неприемлемо, надо дарить любовь, не ожидая ее взамен. Это секрет счастливой семейной жизни, если вы не знали.
Добрая Христианка несколько позже, после пары недель душевных терзаний и переосмысления ценностей, приходит к выводу, что ее разрушившийся брак - исключительно на ее совести, жена всегда должна идти на уступки и принимать стиль жизни и взгляды на мир ее супруга.
Прекрасная Леди, всю книгу проведшая во внутренних рассуждениях о том, как невыносимо тягостно, как удушающе, когда люди цепляются и требуют ее внимания и любви, как ужасно, когда они ведутся на красивую оболочку, не заботясь о том, что внутри, в самом финале, без предупредительного в воздух (автор устала от своей истории, вероятно, и старалась побыстрее свернуть вот это все), вспыхивает теплыми любовными чувствами к одному такому цепляющемуся воздыхателю, воспылавшему романтическими чувствами с первого взгляда (они знакомы в общей сложности часа 3). Потому что как это так, молодая красивая женщина - и не замужем, получает удовольствие от одиночества. Абсолютно исключено.

К развитию линии Немолодой Вдовы у меня претензий не имеется, но оно не улучшает вот вообще ничего.

Элизабет фон Арним была несчастна в браке (причем в обоих браках), и книжка про колдунский итальянский апрель, меняющий супружеские жизни людей к лучшему, подозрительно напоминает эскапистскую фантазию.
Still. Если мотив "ах, если я только буду мягче и нежнее, то и он не будет таким ужасным" укладывается в ваши представления о душевности, то вам эта книга с большой вероятностью понравится.
Если нет - вы рискуете повторить мое путешествие на Луну на собственной тяге.

Прочитав недавно Землю воды , я не могла определить свое отношение к "Стоунеру". Написано хорошо, а вот ощущение от него слишком похожее. Или нет? Стоунер – неплохой парень, как мне показалось. Выросший на ферме, отправленный в университет, внезапно полюбивший литературу... Какая судьба могла быть у него? Он поменял свою судьбу, услышав искреннее прочтение сонета Шекспира, он ушел от земли и тишины в царство слов, но он также поменял свою судьбу, увидев глаза девушки, и если одно принесло ему что-то, то второе нет. Был бы он счастливее, если бы остался человеком земли, как его родители, ведь они не могли быть друг без друга? Но было ли это счастье или просто отсутствие осознанности?

Да, Стоунер плывет по течению, но ведь он не неволит жену, он пытается быть хорошим, и он честен. Плохо ли это? Нет. Но не принимать решений, не действовать активно – да. Почему он может противопоставить себя другому преподавателю, но не может действовать так же в семье? Одно решительное действие и вражда на 20 лет, но отсутствие решительных действий в семье?

И все это не говорит ничего о книге. А книга имеет свою долю волшебства. Почему-то Стоунер живой, хотя я и не могу понять отсутствие интроспекции при условии прочтения классических произведений. Почему-то он задевает.

Последняя книга в трилогии, по объёму такая же, как предыдущие две вместе взятые. Но зато и масштаб, конечно, совсем другой. В конце книги перечислены источники, из которых автор брал документальные сведения о захвате Сингапура японцами в 1942 году. То есть книга помимо прочего читается как хроника событий, потрясающе!
Что же такое сингапурская хватка - этим вопросом задаётся Мэтью, только что прибывший в Сингапур молодой человек, наследник доли в крупном бизнесе после смерти его отца. При приземлении пилот советует этой самой хватки опасаться, но Мэтью не успевает спросить, что это. Местные обитатели, с которыми он знакомится, дают самые различные ответы на такой простой вопрос. Сингапурская хватка - это и опасная лихорадка, и маленький ротанговый чемоданчик, и особая заколка для волос, а в конце автор опять возвращается к объяснению: это, возможно, и особая техника, которой пользуются дамы определённой профессии, но Мэтью находит ответ на свой вопрос, как если бы читатель сам не догадался: это та хватка, которой британская империя держит Юго-Восточную Азию в своих руках, держа местное население в нищете, оборачивая местные ресурсы в свои капиталы. Да, у автора тонкое чувство юмора, он чисто по-английски посмеивается над своими соотечественниками.
Нам вместе с Мэтью предстоит узнать об особенностях бизнеса, который он унаследовал. Сначала мы знаем только, что "Блэкет и Вебб", имея двух означенных владельцев, занимается импортом, экспортом и вообще всевозможными торговыми операциями, а на момент времени развития событий главной их отраслью стала резина, спрос на которую неожиданно взлетел. Оказывается, "Блэкет и Вебб" набирают на сбор латекса китайских эмигрантов, готовых работать чуть ли не за еду, а раз они не из Сингапура, то и заботиться об их благоустройстве не нужно. Постепенно мы узнаём о манипуляциях с рынком, квоты на сбор латекса для поддержания большого спроса и высоких цен. Затем о неравноправии распределения этих квот - в пользу больших поместий, которыми владеют европейцы, и в ущерб маленьким местным производителям. Ну и на сладкое - почему же маленькие производители это терпят - ведь "Блэкет и Вебб" занимаются не только резиной, но и заботливо вкладывают все активы маленьких производителей в свои же собственные другие предприятия, так что подчиняйся, если не хочешь потерять вообще всё, чем ты владеешь. Но даже узнав всё это, Мэтью возмущается, как это азиаты не образуют единую общность, единую нацию. Как будто после того, как их используют как тягловый скот для обогащения, у них есть какой-либо стимул считать это место своим домом?
Один из героев здесь - майор Арчер, тот самый из "Неприятностей", а в конце Сингапур оказывается в осаде, как тот самый Кришнапур. Так что все три книги оказываются связанными.
Прекрасный роман, очень полезный для узнавания нового - после прочтения ой как хочется съездить в Сингапур посмотреть на места событий, даже зная, что от них ничего не осталось. Ну и уже упомянутый тонкий с налётом иронии стиль автора, читать приятно.

Вторая часть "Имперской трилогии" Фаррелла - об Индии. А конкретно - она основывается на истории восстания сипаев в середине XIX века, и в частности осаде Лакхнау. Лично у меня с историей в школе складывалось не очень, но эту я помню хорошо: всё началось с того, что оболочки патронов для винтовок, которыми британцы вооружили подневольную им индийскую армию, были пропитаны животным жиром, а разрывать их предполагалось зубами. Индусы, узнав об этом, и подняли восстание. В школе мне было сложно понять вегетарианство как идею, но пределом глупости было именно поведение британцев: зачем они стали рубить сук, на котором сидели? Именно эту идею и прощупывает Фаррелл в своей трилогии. Британцы были несустветными снобами, которые считали себя единственными на свете знатоками всего, а остальное человечество игнорировало как дикарей. За что империя впоследствии и поплатилась.
Герои Фаррелла весьма комичны, хотя события, происходящие с ними, вполне реальны и отнюдь не смешны. Эта дисгармония - особая фишечка автора. Герои этой книги особенно колоритны и упёрты, каждый из них засел в своей колее мыслей, из которой их не может вытурить даже чудовищные неудобства осады. Герои рассуждают о превосходстве Цивилизации над тем, что происходит в среде туземцев, хотя уж индийская цивилизация блистала задолго до того, как в Европе зародились зачатки мысли. И как же быстро все следы цивилизации стираются с этих снобов, когда во время осады им становится нечего есть и нечем обороняться. Ну и для совсем нерадивых читателей автор обрисовал противостояние двух докторов: старого Данстепла, который считал, что холера распространяется по воздуху и лечить её надо горячими ваннами, и молодого МакНаба, который вполне логично объяснил, что холера распространяется через воду, и хотя лечение ещё не было изобретено, облегчить участь больного можно восстановлением водно-соляного баланса. Симпатии прогрессивных, логичных и последовательных слушателей оказались на стороне Данстепла, и хоть ты тресни.
Несмотря на лёгкий тон и забавных героев, вообще-то это книга о тяжёлой осаде, голоде, смерти и войне. Фаррелл подчёркивает комичность человеческой натуры: человечество в погоне за амбициями и убеждениями способно безжалостно уничтожить себя.

История обычного человека. Человека, о котором мало кто вспомнит. Но насколько же это интересная и важная история.
Стоунер - парень из простой фермерской семьи, уезжает в университет и, неожиданно для самого себя, влюбляется в литературу и английский язык. Отсюда и начинается его дорога. Дорога его довольно простая, но со своей изюминкой, отчего следить за ней увлекательно.
Вроде в жизни все нормально, все как у всех. Но персонаж цепляет. Он все-таки сильно отличается от других, в нем есть какая-то честность, глубина и романтика.
Это очень интересная история жизни. Хоть в ней и нет неожиданных поворотов, она всегда подкрепляет интерес читателя чем-то острым и драматичным.
Я не могла отороваться и хотела полностью узнать Стоунера, залезть в его голову и видеть мир его глазами. Слишком сильно меня покорил этот персонаж.
Еще одним интерсным персонажем стала Эдит. Отношение к ней у меня менялось много раз. Сначала это такая наивная бедная и несчастная девушка, которой хочется помочь. Потом, она стала меня даже раздражать, слишком уж она была вся бедная и несчастная. Затем она "повзрослела" если можно так сказать и стала казаться мне холодной и злой. Мне бы хотелось узнать о ней больше, потому что автор все же фокусировал внимание на Стоунера, а вот Эдит иногда обходил стороной.
Были тут и другие не менее примечательные персонажи, что делало книгу очень насыщенной. Мне безумно понравилось это произведение и я явно буду советовать его другим.

«Стоунер» — это история одного среднестатистического мужчины. Он жил, а потом умер. Он не совершил за всю жизнь ничего примечательного. Он ничего не достиг. Он даже не был счастлив, кроме одного короткого эпизода своей жизни. Он ничего не оставил после себя, кроме нескольких поломанных жизней. И никто не будет вспоминать про него…

Я не понимала эту книгу. Я не понимала Стоунера. Я не могу представить себе, как можно так жить. Я боюсь даже пытаться представить, что можно так жить. Что можно прожить целую жизнь, не чувствуя себя счастливым, не испытывая ярких эмоций, влачить жалкое существование; а внезапно узнав счастье, взять и упустить его из рук, чтобы продолжить просто жить. Да как так вообще можно? Жизнь — это одно большое приключение. Жизнь — это один большой шанс. Жизнь — это любовь. Жизнь прекрасна, она полна прекрасных моментов, чудных рассветов, красивейших закатов и счастья. Ну как можно быть таким Стоунером? :)

Мне очень сложно писать эту рецензию, потому что, честно, книга не оставила для меня никакого пространства для размышления, она не принесла мне ничего нового, она ничему меня не научила, мне было скучно читать ее, а Стоунер жутко раздражал. Зачем писать такие книги? Чтобы кто-то посмотрел на себя со стороны и осознал? Не верю, что такое возможно. Чтобы кто-то попытался перестать быть Стоунером? Не верю. Вся эта история бесконечно далека от меня, моего характера, моего стиля жизни. Хотя, не могу не признать, что частичка Стоунера, наверное, есть в каждом из нас…

В упор не помню, какой отзыв сподвиг меня пополнить мой список литературы на ближайшие 900 лет этой повестью: один из серии «самая лучшая, трогательная, искренняя книга о животных» или все же «грязная, больная книжонка для извращенцев». Сужу, что она — ни то и ни другое, хотя первому лагерю симпатизирую сильнее. (Все-таки пытаться артикулировать, будто книга — о дружбе и гуманности, когда сюжетно она — о физиологических отправлениях немецкой овчарки, это дело неблагодарное). Второй лагерь прямолинеен в своих претензиях, и хочется лишь порадоваться, что большинство, ужаснувшись сексуальной жизни собаки, не знакомятся с биографией хозяина — пьяные морячки, шестнадцатилетние индусы, вот это всё. «My Dog Tulip», по-моему, лежит в границах «disturbing» — в основном из-за аутичной подачи — и никак не вклинивается в «controversial», какой ее клеймят. Даже если закрыть глаза на несущийся ад хоминем («старый мерзкий педрила, а еще пиджак нацепил»), не становится понятнее, чем так напуганы читатели. Можно допустить, что это одно из проявлений Зловещей Долины: собака — это лучший друг, член семьи, верный защитник, и при этом не человек; портрет Тьюлип вписывается в ту пугающую часть графика, когда собака — уже не плюшевый усредненный пёсик, но еще не антропоморфное, единственное в своем роде, разве-что-не-разговаривает, существо. Акерли пишет о Тьюлип* как мог бы писать упрямый юноша** о морально нестабильной возлюбленной: да, она может бросаться на людей (и справлять нужду на тротуаре, кекеке), но идите к черту, нам хорошо вдвоем. Иногда эта пристыженная заносчивость сменяется любованием, и «My Dog Tulip» эпизодически напоминает «For I Will Consider My Cat Jeoffrey» — но я категорически равнодушна к собакам; повесть пришлась мне по душе совсем за другое. Ah, perfect but imperfect boy...

*Собаку Джо Акерли звали Квини, но издатель перестраховался.
**На момент написания ему было шестьдесят.

больше всего на свете я люблю книги о любви, печали и смерти. во всех трех смыслах книга "Стоунер" идеальна, разве что печали могло бы быть все-таки немного меньше. конечно, читая этот роман Джона Уильямса, нельзя не задаваться вопросом о несправедливости жизни, как же так могло выйти, что один отдельно взятый человек так сильно "недополучил", всю жизнь мыкал горе? сначала нелюбовь жены и равнодушие дочери, затем карьерные распри и вынужденное расставание с человеком, которого любил - и любил взаимно, а в конце вообще смерть, что, в общем-то, закономерно. эта книжка как-то меланхолично угнетала меня всю неделю, пока я ее читала, но, дочитав, я вдруг подумала, что в сущности не всем так везет, как Биллу Стоунеру: у него была любимая работа, радость близкого общения с родной дочерью, пусть и недолго, наконец, поздняя любовь, подарившая неведомую ему близость другого человеческого существа. так что по сути это роман о каждом из нас, глубокий, плавный и захватывающий роман, написанный потрясающим по простоте и изяществу языком. конечно, рекомендации.

Модного - или даже точнее, снова модного нынче "Стонера" - я прочла одновременно с призовым романом Джона Бэнвилла "Море" и всю дорогу чувствовала себя мисс Марпл, которая кротко спрашивала своего племянника-писателя, писавшего весьма современные романы: "Но Десмонд, дорогой, неужели все люди в твоих романах должны быть такими неприятными?"
Роману "Стонер" я дала четыре звезды. Это единственный роман, из-за которого я чуть было не проехала остановку в метро, а потом еще стояла возле колонны на перроне, потея в огромном красном шарфе, и дочитывала сцену экзаменовки студента Уокера, преисполняясь, как говорится, любовью и мерзостью, но мерзостью все-таки больше, потому что при четырех звездах и пропущенной остановке роман "Стонер" мне решительно не понравился.
Нет, это, разумеется, очень хороший роман. Очень прекрасный даже. Он отменно написан и более того - прекрасно выписан, потому что это роман о жизни, в которой, кроме, собственно, жизни ничего больше и не происходит: герой рождается и умирает, а попутно с ним случаются университет, любовь к Чосеру и Шекспиру, неудачный брак, тельноскроенный роман и карьерные неурядицы. Писать такие романы, чтоб без внезапной шифровки в сапоге от ассассинов-масонов из калининградской ложи с требованием выслать им голову Иоанна-Крестителя и три банки черносмородинного варенья, чтоб только жизнь-жизнь-жизнь, какой мы ее представляем себе, да еще без фейсбука и инстаграма - это надо уметь, и Джон Уильямс сумел, только жизнь это такая, что под конец невольно чувствуешь облегчение, что герой помирает, даже если это происходит по вполне естественным причинам, потому что чем ближе к концу, тем каменнее крепнет в тебе какой-то едкий вопрос - зачем ты жил, мужик?

Оно, разумеется, мужик жил незачем. Знаете, во Франции "Стонера" раскрутила Анна Гавальда. Прочла, офонарела от развернувшегося перед нею неполитого вареньем реализма, перевела на французский и отпустила в дальнее плавание, заявив - "Стонер - это я". (И тут не смогла удержаться от вторичности, даром, что Флобера уже не стошнит изысканным репримандом.) Для Анны Гавальды оно такое, понятно - ухтывау, ни одной жизнеутверждающей цитаты, все в целом - тлен и сартр, но с затаенной англоязыческой грустью, когда в полях поют, допустим, грачи, а мужику не дают преподавать Чосера и все закончится так, как и начиналось - в жирной весенней земле без надежды на приход условного коэльо с затасканным уже просветлением и очистительными слезами. Конечно, Стонер - это я, это каждый из нас, из тех, кто не ходил в Антарктику и не встречал в Африке рассвет, кто вечным сереньким говнецом сочится по жизни из метро до офиса, пересчитывает деньги на гречку и имеет начальство, которое его имеет. Стонер - образец классического даже не неудачника, я не люблю это слово, которое, в общем-то и выдумали настоящие неудачники, чтобы через это отрицание хоть как-то себя обособить. Стонер - образец классического мелкого, а не маленького человека, которому вроде бы и многое дано, но он как-то прется по жизни как архетипический офисный работник по метро в семь вечера с отключенной головой и отогнутыми от толпы плечами и жизнь его калечит туда-сюда по лицу, а он вроде бы покорно принимает ее удары, потому что у него долг перед семьей и перед кем-нибудь еще, но на самом деле - ему все норм и насрать.

Стонер любит преподавать, но когда он умирает, никто из студентов не может его толком вспомнить. Стонер глупо женится, глупо рожает ребенка, которого потом упускает просто потому, что он такой - во все невмешательный - он питается любовью к Шекспиру, а в промежутках постирывает себе носки и подставляет голову всякому, кто хочет на нее насрать. Однажды со Стонером случается любовь - сладкая и яркая, к тому же на почве литературы, но и тут как все закончится, уж понятно, потому что стонеры всегда выбирают все как надо, потому что долг, внутренний стержень, сила, сутулость. (Все, что делает нашу жизнь чрезвычайно увлекательной.) Стонер - это действительно модель человека, за злоключениями которого следишь, забывая дышать, потому что вроде как за собой следишь, ну как ты там, встанешь, может, наденешь уже красные суперменские трусы, вдаришь гадкому директору в лицо лучом истины? А нет, не вдаришь. Коне-ечно, это потому что ты выше этого, козлина. (Ну и пошел ты в жопу, помирай давай, никто не заплачет.)

В начале отзыва я вспомнила еще роман Бэнвилла "Море" - кто не в курсе, это ирландский роман, и этим все сказано (смерть, горе, отрицание, духовитый запах пота и нечеловеческой красоты пейзажи), в котором тоже мужик перебирает после смерти жены свою не слишком интересную жизнь, попутно выставляя себя порядочным мудилой, но все это писано с положенной большому роману болью и сквозняком из разверстых кишок. И вот, верно от этого, от того, что как большой роман - так он все чаще про мелкое, про гадость и боль, которые мы и так знаем, как мы в детстве говорили, без сопливых и хотя это все, разумеется, очень нужно и правильно, и умение писателя тронуть читателя за то, что у него под защитной подкожной броней - оно и есть показатель большой литературы, но отчего-то все чаще хочется сказать, пошли уже прочь от моего славного жирка, достали вы со своим унылым мудачьем, на примере которого человечество разламывается как гнилое яблоко, а хочется каких-то славных людей, хоть одного, чтобы хоть там, в книгах, вера в человечество не терялась.

Пятеро детей и Оно
В 1929-ом в Париже издают «Ужасных детей», в Берлине ставят «Пробуждение весны», в Нью-Йорке публикуют «The Innocent Voyage». Последний позже переименовывают в «A High Wind in Jamaica».
Год тысяча восемьсот какой-то. Семью дауншифтеров, живущих на Ямайке, чуть не сдувает упомянутым ветром, поэтому отец решает отправить пятерых отпрысков обратно в цивилизацию. «Обратно» — это он хитро придумал, потому что даже те из пяти, кто родился в Англии, никакой цивилизации не помнят. Но было решено. И дети поплыли.
О времени и месте можно сразу же забыть, потому что действие в основном происходит нигде и никогда. «Нигде», потому что все ориентиры сбиваются, вместо путешествия из точки А в точку Б — бесцельное плавание на таком себе корабле-призраке, экипаж которого говорит на незнакомом языке, а вокруг прогуливаются фантастические бесполые существа («Oh, those? Fairies»); в конце концов, это путешествие по Большой Воде, хохо! морю бессознательного — стихии, в которой детям привычнее обитать, чем пиратам, потому что ребенок — это «головастик, уже с лапками, но еще с жабрами». «Никогда», потому что прошлое — чужая страна, they do things differently there.

Я с недоверием отношусь к литературе о всяких там маленьких дикарях: и к тем текстам, в которых дети дичают сами, и к тем, где старшие им устраивают гладиаторские бои. Потому что почти всегда автор чересчур любезен к личинкам человека; даже затрудняюсь сказать, какой из написанных в XX веке «романов непослушания» кажется мне наиболее фальшивым в изображении детишек аки хаотических божков, всемогущих и непредсказуемых. Кое-кто из писателей так яростно остраняет (хоть и понятно, с какой целью), что начинает казаться, будто от меня ждут, когда, сбитая с толку, я поинтересуюсь — «А де баба Галя?» Ричарда Хьюза это не касается; точнее, не касается моего отношения к книге. Когда в «A High Wind in Jamaica» начинает дрожать земля, не сразу очевидно, что это землетрясение. После того, как ветер срывает крышу дома, нужно, чтобы кто-нибудь вслух назвал это ураганом, прежде чем ты поймешь. Никто не сказал, что разорвавшийся огненный шар был молнией, так что остается надеяться разве что на ретроспективное озарение. Когда случилась первая смерть, никто не назвал слово.

Самое удивительное то, насколько вписался Даргер на нюрбовской обложке. Его можно, конечно, лепить на любую субверсивную литературку о детях и их идентичности (не обязательно сексуальной) — как Бальтюса лепят; но именно такого органического родства с текстом я не ожидала. Франсин Проуз в предисловии не зря «светского» Хьюза сравнивает с аутсайдерами. Это не только смутное чувство, что что-то не так с автором, у которого простой приключенческий сюжет выглядит напрочь выгаллюцинированным. Это еще и постоянное, как будто неумышленное размытие границ между — да между всем и всем: он-она, эллин-варвар, ядущий-ядомый, причем подрывная работа ведется на уровне даже отдельных предложений. Вот, например, кончается один абзац и начинается следующий:

...how then can one begin to describe the inside of Laura, where the child-mind lived in the midst of the familiar relics of the baby-mind, like a Fascist in Rome?
When swimming under water, it is a very sobering thing suddenly to look a large octopus in the face.

Многие книги мне дороги, но я понимаю, что фон меня они создают только в совокупности — убрать какую-нибудь одну, и ничего не изменится. Этот роман — что-то совсем другое; настолько ценное переживание, что с трудом вспоминаю себя до.
Если уж зашла речь: хорошая статья о Даргере и погоде.

О юмористической литературе часто сложно сказать что-то помимо «хм, много отличных шуток», поэтому, наверное, меня и сбили с толку ревьюеры, которые пытались хвалить Кольера за какие-то другие заслуги. Так, глубоко профдеформированный Ким Ньюман вообще включил «Fancies and Goodnights» в свой очередной список клевого хоррора. Ну, среди пятидесяти рассказов действительно нашлась одна гоуст стори, и не то что остальные не клевые; просто неудобно как-то перечислять все симптомы, сопровождающие подобное чтение — как ты там демонически хохотал в метро и всласть катался по полу (суча ногами, естественно), добравшись домой. Если все же настаивать, что Кольер — фантаст, то вспоминать надо Рэя Расселла с каноническим «Сардоникусом» или, например, Джералда Керша. Так-то они все более-менее похожи, — те, кого изначально печатали после новостей и перед кроссвордом, — но сабж, при всем однообразии и даже с этими ископаемыми концовочками, призванными напомнить, что бог не фраер, а О’Генри просто вышел покурить — не надоедает ни разу. К тому же, оказывается, даже о Начинающих Литераторах можно шутить черно́, но добродушно. Тут, наверное, сыграло роль еще и то, что удавшийся писатель Кольер — в прошлом категорически не удавшийся поэт. К счастью, вместо того, чтобы спиться и разговаривать с воронами, он принес в мир чуточку добра, несколько проданных душ, пару десятков трагических влюбленностей и немного идиотских смертей.