4.5

Жена Платонова вспоминала, как однажды по Москве разнёсся слух, что она и Платонов - прототипы булгаковских Мастера и Маргариты. Булгаков слушал некоторые вещи Платонова. Называл его Мастером, знал о неприятии к нему критиков и В̶о̶л̶а̶н̶д̶а̶ ̶ Сталина. Скорее всего, это слухи, но нечто от истины эпохи и жизни в этом есть.
К слову сказать, была у Платонова и своя "сожжённая рукопись", точнее, утраченная. Однажды Платонов ехал в поезде. Перед сном, привязал к руке заветную рукопись, быть может, самой своей гениальной книги, но проснувшись, увидел, что верёвки, которыми она была привязана - порезаны, рукопись - пропала. Интересно, что с ней стало?
Быть может, холодным вечером, у костра, - который разжигали страницами рукописи, - в мрачном переулке, такие же мрачноватые мужчины и женщины, рассказывая что-то своё, жутковатое, курили самокрутки, сделанные из рукописи, резали на её листах трофейную колбасу, а какая-нибудь страничка улетела бы в ночь, заслонила бы от "ночной зловещей птицы" до смерти перепуганного мышонка ( Платонов очень любил животных), и полетела бы дальше, словно полупрозрачной ладонью уставшего призрака, опёрлась бы на засиневшее, рассветное окно, за которым грустила и о чём-то плакала девушка, успевшая прочитать на этом листке что-то заветное, нежное, отчего она перестала плакать, и листок полетел дальше...

Толстой и Блок верили, что из самого сердца тёмного народа, просияет гений, скажущий новое слово в русской литературе. Ошибались они лишь в одном : из древнего города Воронежа, в чьём имени слышится воронова печаль, выйдет мрачный гений, скажущий новое и страшное слово не только в русской, но в мировой литературе.
Будет и "мандельштамова" ссылка, но не в Воронеж, а в "воронеж" души. Внутренняя ссылка, похожая на затворничество Кафки, с той же чёрной музыкой лабиринтов, абсурда и томящейся в тесноте эпохи и жизни - красоты, и как у Кафки, самые гениальные произведения Платонова, опубликуют лишь после его смерти, почти через 40 лет.
Кстати, о Кафке : в книге приводится удивительный факт почти кафкианского абсурда, в котором такая пустяшная деталь, как начальная буква фамилии, могла затянуть человека в жуткий процесс смерти. В то время выходили тома со статьями о людях искусства, по которым велись "расследования". Том со статьёй о Платонове вышел в 1934. Если бы он оставил фамилию "Климентов", всё могло закончиться трагически, т.к. это был бы 1931 г., в котором были разгромлены впоследствии расстрелянные Клычков и Клюев.
В этом смысле символична фамилия ( псевдоним) Андрея Платоновича Платонова. Платонов - сын Платона, фамилия, бессознательно обыгрывающая имя философа Платона, с его идеями перерождения и "котловановой" пещерой, с её угловато-жуткими тенями, так похожих на персонажей Платонова.
Примечателен мистицизм в творчестве и судьбе Платонова : незадолго до смерти, Платонова в санатории навестил писатель Некрасов, и Платонов подарил ему свою книгу, со странной опечаткой года издания : 1987 г. и сказал : надеюсь, к этому времени меня ещё будут читать. Именно с этого года в Советской России стали издаваться запрещённые шедевры Платонова.

В России писатели относятся либо к "пушкинской", либо к "лермонтовской" ветви литературы.
Платонов же ( как и Набоков), как-то дивно объединил в себе обоих поэтов, подняв тихий гений Пушкина над бредом эпохи и мира, дабы он, незапятнанный, светил путеводной звездой. На земле же, оставил для себя лермонтовскую, жаркую жажду звёзд, добра и правды, борение ангелов и демонов в груди, и чувство человека - как звёздного странника.
В книге приводятся интересные сведения о тяжёлом детстве писателя ( о них я упоминал в рецензии на книгу писем Платонова "Я прожил жизнь" ). Нет, в жизни определённо есть некий "печали мрачный гений", закрывающий будущего гения не от стужи мрака, но от света и покоя, уводящий его сквозь тёмный лес жизни, с живыми крестами воронов в синеве, и тогда ребёнок поёт, чтобы не чувствовать страха и смерти...
Платонов лет в 10 начал писать стихи, песни души, почти как Набоков, родившийся с ним в один год. Вот так смолкнет эта песня человечества - искусство, и тьма и звёздный ужас, прихлынут, обнимут жизнь.
Для меня остаётся загадкой, как Платонов избежал судьбы Гумилёва и Мандельштама. Некий мрачный ангел чёрным крылом укрыл его от смерти, чтобы он смог допеть свою "песнь". И преступление перед этим ангелом и гением, предавать смерти эту "песнь души" т.е. не читать произведения этого таинственного гения.

Дальше...

Есть что-то до странности общее в богоборческих моментах Платонова в молодости и подобных же моментах в творчестве Есенина революционной поры, со всем их полубессознательном пантеизме и любви к вечным образам Марии и Христа.
Как бы Есенин отнёсся к платоновским мрачным, пронзённым ливнями звёзд, "Ино́ниям"?
Такое чувство, что в Платонове, с его жаждой жизни и людей, словно пойманные в сачок тела мотыльки, мечутся несколько душ, стихий, тоже одухотворившихся в жаркой тесноте этих душ.
В книге приводятся интересные сведения мучительной борьбы молодого Платонова с искушением страстью и полом.
То женщина для него "действенное воплощение сознания миром своего греха", то "искупление безумия вселенной". И что делать в мире с этим мотыльковым жаром в животе и груди, когда хочется поцеловать не тело, но тихую душу человека? Правда, тело тоже хочется поцеловать, но.. звездою, ветром, мотыльком...
В Платонове словно бы слились в одно мучительное целое все братья Карамазовы и те "русские мальчики" из Карамазовых, которым дай карту звёздного неба, и они вернут тебе её исправленной. Набоков, Платонов... это выросшие мальчики из Карамазовых.
Но кто была та девушка, которая сама поцеловала мятежную душу писателя, словно бы расколдовав и пробудив её?
Это была девушка, с символичным именем Мария.
И как метко подметил автор книги : " гений соединился с чистой красотой".
Отрывки из писем Платонова :

Маша. Знаешь, как нет во мне страсти к тебе и есть только нечто другое. Будто я был нем, безмолвна была тысячелетняя душа моя - и теперь она поёт. Не страсть во мне, а песнь, а музыка души. Страшная сила скопилась во мне и предках моих за века ожидания любви, и вот теперь эта сила взорвалась во мне. Но песнь души - безмолвие. И я стал тише, сокровеннее, глубже.
....................
Звезда и песня моя, судьба и невеста моя. Как много во мне для тебя не родившихся ещё нежных голубых слов и песен. Но я заставлю петь для тебя не слова, а всю вселенную. Ради тебя зазвенят звёзды и луна будет новым солнцем.(..) Говорю тебе не слова, ибо я поэт вселенной и буду делать с ней, что захочу. Она любит меня, потому что я её сын.
..............
Вы - мой экстаз. И я люблю вас такую, сущую, реальную, с пальцами, порезанными ножом, с глазами Девы Марии и с тоскою Магдалины.

Как, ну как столько души и любви может вместиться в одном человеке? Как о ней могли не знать не то что мы, но его современники? Да сама природа должна была как-то откликнуться на это : когда вечность сбывается в душе - природа не может молчать. С кончиков весенних клейких листочков, словно с кончиков полупрозрачных пальцев, поднятых над взором к небу, должен был истекать тихий свет, звёзды должны были ярче сиять над окном Платонова, и прохожие на улице, должны были бы оглядываться на это чудо любви, перешедшее из души гения на всю природу. Природа в творчестве Платонова - это портрет души Марии (Девы Марии и Марии Магдалины).

Как к минусам, так и к плюсам данной биографии можно отнести то, что в ней много места уделяется разбору произведений. Но через всю книгу проносится не тёмная музыка Блока, а тёмное, Роллиновое безмолвие, рваный ветер революции эпохи, жизни, сердца, ставший тёмным одиночеством души гения, которого не могли расслышать и понять ни эпоха, ни родные, ни жена, ни мнимые гении эпохи.
Однажды Платонов отправил Горькому свой гениальный рассказ "Мусорный ветер". Горький, прочитав его, ужаснулся его ирреальности и мрачному бреду, открестившись от публикации этого рассказа; словно бы нечто в природе, эпохе, не выдержало вечной немоты и боли, и измолвилось тёмным криком в душе гения.
Многие и сейчас "открещиваются" от этого крика души природы и эпохи в произведениях Платонова.
Печально и смешно иногда слышать мнения иных читателей о необычном языке Платонова. Не ведая того, они почти повторяют слова Сталина о творчестве Платонова, ну, или критиков из Мастера и Маргариты о Мастере.

Завершить рецензию хотелось бы этой довольно редкой фотографией Платонова ( камушек в "огород" оформителям книг о Платонове последнего времени), сделанного Львом Гумилевским. Есть в этой уставшей и кроткой улыбке ( тоже более-чем редкой для Платонова) какое-то грустное, последнее знание о жизни. В такой улыбке есть что-то от "кроткой улыбки увяданья" из стихотворения Тютчева. Да и само творчество Платонова отмечено этой грустной, неземной улыбкой какой-то осени мира.