Двойной побег

(текст, написанный после прочтения книги "Крутой маршрут" Евгении Гинзбург)

В эту ночь ей так и не удалось заснуть. Заснуть - это когда тепло, безопасно, и легкие приятные сны. А когда холодно, страшно и виденья, о которых и рассказывать не хочется, да и кому тут слушать, у каждого свой персональный ад в наличии - это забытье. Слово, которое привычно употребляют в паре со спасительным, но и спасительное забытье - это не сон, нет, не сон. А ведь она всегда любила поспать, в детстве мама даже ласково звала её сонюшкой. Да и позже, когда она стала совсем взрослой, она так и не распрощалась с этой своей особенностью, и ее мужчины вечно над ней подшучивали, изобретали для нее разные смешные прозвища. Какое это было блаженство, каждый вечер ложиться в чистую, уютную постель. Что имеем - не храним, потерявши - плачем? Неправда. Она очень ценила и хранила свой сон. Покупала мягкие пижамки, то фланелевые, то шелковые, с диснеевскими утятами или расшитые орхидеями, придирчиво выбирала неяркий ночник на прикроватную тумбочку, долго искала будильник с подходящей мелодией и всегда ревниво относилась к широте и простору спальной поверхности. Уж если спать, то раскинуться звездой, или руки за голову, как на пляже, лицом к солнцу и чтобы улыбка, и чтобы невесомые прозрачные занавески чуть волновались вслед за ночной воздушной рябью. Сейчас она лежала на шершавых отсыревших досках, по-капустному одетая во все свои более-менее сохраняющие тепло вещи, подтянув когда-то круглые колени к когда-то упрямому подбородку, и слушала, как умирает соседка справа.

Ты понимаешь, я ведь этот рассказ весь в голове рассказала, от начала до конца. И вроде получилось все логично и последовательно. Эта девушка, ну, которая любит поспать, она как бы из нашего времени попадает в барак политзаключенных, в 1939 год. Какая-то пространственная петля затянулась в неправильном месте, что ли. И она постепенно теряет все, что может потерять человек. Начиная с элементарных вещей, отсутствие которых невозможно, немыслимо вообразить. Подушка, зубная щетка, утренний душ, целые носки, чистое белье. Бытовое, материальное. Вдруг оказывается, что она очень зависима от этих незамечаемых повседневных мелочей. Да кто угодно зависим. Забудь зубную щетку дома, изведешься в поездке, на первой же станции спрыгнешь, побежишь к ларьку, рискуя отстать от поезда. А ведь это всего лишь зубная щетка. Потом телесное, голод и холод. Эта девушка, она вообще не любит, когда на улице ниже пятнадцати. Для нее минус пятнадцать - зона абсолютного нуля, а если минус шестнадцать, это явный дискомфорт и причина для внеочередного отгула. А там, в Якутии, минус сорок. И она выходит из барака, выпив кружку кипятка, а кусок хлеба дадут только вечером, и из обуви у нее только осенние мягкие сапожки на невысоком каблучке, она их к своему кашемировому пальто покупала, итальянские. До просеки, где валят лес, пять километров, и их нужно пройти пешком. И она идет и жалеет, что ее взяли в сентябре, а не в январе, предположим. Потому что в итальянских сапожках только из машины до подъезда, а финские, не такие невесомые и умозрительные, все же продержались бы здесь немного дольше.

И она все это без конца сравнивает и вспоминает, и шаркает отставшими подметками по ледяной дороге, а вокруг красотища, снежные кораллы, белое безмолвие и все такое. И она тащится по этой красоте, а впереди у нее, кроме отсутствия зубной щетки, отсутствие и других, может, не такие привычных, но все же существующих вещей. Человеческое достоинство там, ну ты понимаешь, справедливость, милосердие. А она в пространстве, которое всего этого не предполагает, а скорее активно отрицает. Но она не сдается, она держится, и пилит помеченную разводящим ель, и каким-то непостижимым чудом выдерживает день на лесоповале, потом плетется в сумерках в барак, и там, в бараке, уже совсем под вечер, что-то происходит такое. Я не стала додумывать, что там случилось. В принципе, после дня в лесу при минус сорока любая мелочь сдетонирует, нет, не хочу додумывать. И она понимает, что больше не может. Не может, и все. Любым способом закончить этот ужас кромешный, любым.

И тогда она резко захлопывает книгу. И сидит на диване, некоторое время глядя перед собой. А потом идет к окну, и долго смотрит на пустую троллейбусную остановку внизу. За окном тоже снег, зима, минус десять максимум, и давно уже ночь. Она оглядывается на диван, недочитанная книга лежит среди вышитых подушек, желтый свет лампы, собака под креслом проснулась, смешно трясет мохнатой башкой, чихает спросонья. И кошмар этот непредставимый кончился, он продолжается только для тех, кто остался там, внутри, под обложкой, а она оттуда сбежала, у нее получилось. Некоторые люди, ну ты знаешь, они читают с головой, проваливаясь в текст, как в подтаявшую полынью. Таким нужно приложить усилие, чтобы вынырнуть.

Такой, короче, рассказ. С ходу записалось несколько первых абзацев, потом пошла я на кухню, чай заваривать. Завариваю и чувствую - не могу больше. То ли полынья без дна попалась, то ли трусоват был ваня бедный, но не могу и все. Пошла, еще немножко у монитора посидела, да и жмакнула искейп. Сижу, тупо смотрю на искейп этот проклятущий, и думаю банальное. Ну ты понимаешь, да? У них, у тех, которые под обложкой, ни кнопки, чтобы жмакнуть, ни книжки, чтоб захлопнуть. Весь путь пришлось пройти до конца, и - никаких побегов.