Русский пациент (история нашей любви)

Мордочкой письма, тепло ткнуться утром в твои милые колени, словно щеночек, когда ты спишь ещё в постели.
Письмо на постели, а меня уже нет…
Родная, прости меня. Нет, я не умер… но я стал тем, что невозможно помыслить.
Сейчас пишу тебе это, и голос мой, словно тень почерка, шепчет тебе: люблю, люблю, люблю!
Шепчет откуда-то из уставшей синевы, из спальни, заросшей синевой и утром.
Мой голос, как озябшая, сонная птица, на крыльях которой, тонким слоем лежит снег: блаженная тяжесть…
Помнишь, я тебе столько раз признавался в любви и говорил, что ты сводишь меня с ума?
Ты улыбалась и обнимала меня.
Любимая… это безумие какое-то и насмешка судьбы: я действительно сошёл с ума от любви к тебе.
Меня больше нет: я осенний шелест листвы, я первый, тихий снег под наклоном у твоего окна, я сиреневый узор цветов на твоих носочках…

Когда всё это началось? Наверно, когда я впервые увидел тебя в декабре: ах, эти удивительные глаза, цвета крыла ласточки! Это же чудо, родная: ласточка в декабре!
Я понял сразу, что пропал…
А ещё я пронзительно понял, лёжа в ту ночь в своей одинокой постели, со слезами на щеках, что… мне мало любить тебя так, как мне позволяет моё тело. Тело человека.
Мне хотелось постелить к твоим милым ногам всю красоту мира, все цветы и стихи мира, и даже сияние звёзд: осенью, звёзды иногда мерцают как сирень на ветру…

Мне было стыдно, любить тебя, милую, вечную, всего лишь… собой.
Я казался сам себе — вором, обкрадывающим себя и нашу любовь.
Однажды, когда мы впервые переспали (я помню этот ноябрь… два сердца, затерянные в ноябре!) и я был на седьмом небе от счастья, а ты, рядом, спала, мило посапывая, прижавшись к моей подмышечке: я тихо плакал и хотел… покончить с собой, сброситься с 7 неба счастья.
И потом прийти к тебе в постель, прекрасным ангелом, лечь с тобою рядом, укрыв лазурным крылом…
Когда мы на время расставались и были в разных городах… я тоже сходил с ума от тоски по тебе.
Пересматривал наши любимые фильмы: ты так тонко подметила однажды, что пронзительный эпизод в пещере, в Английском пациенте, — ты плакала на этом моменте, как и я, — напомнил тебе — Орфея, и чуточку… нас.

Я не мог без тебя жить и дышать. Буквально.
У меня развилось что-то вроде астмы, и врачи не знали толком, что это такое.
А я задыхался без тебя, словно оказался на какой-то далёкой и грустной планете, на которой уже почти не осталось воздуха: там царит вечный вечер и волнуется сиреневая трава на ветру, так что кажется, планета озябла и дрожит, словно раненый зверь…
В нашей разлуке, я ощущал расстояние между нами, как живое безумие боли.
Каждый километр меж нами, синие реки, нас разделяющие, овраги ночные и заснеженные леса, перекрёстки ночных городов и бессмысленно взошедшие в небо, дома, словно луны далёких миров, населённые грустной жизнью, были для меня овеществлением безумия, зримой болью разлуки.

Одинокий сумасшедший, раскачивающийся в свой день рождения со слезами на глазах, сидя у ночного окна, не так безумен, как был безумен я, когда у ночного окна ждал твоих писем, и сердце раскачивалось с идиотическим ритмом, задумчиво-медленно: вперёд… назад, вперёд… назад, и листва за окном, раскачивалась вместе со мной, и птицы на веточках синевы… синева раскачивала ветви и птицы улетали не на юг, а к тебе, в твой счастливый город, и вся счастливая синева рек, шелест лесов всего мира, тоже влеклись к одной тебе…
Вся эта просиявшая, невыносимая красота мира, шептала мне о том, что мы не вместе.
Я чувствовал каждый атом расстояния между нами, что делало расстояние между нами совершенно безумным, словно ты находишься за 1000 световых лет от меня на далёкой звезде или живёшь где-нибудь в 14 веке, в Италии.
Атомы и звёзды стали зябкими мурашками на обнажённой, содранной коже тоски по тебе.
Простой прохожий за ночным окном, долго раскрывающий зонтик над собой, казался мне сумасшедшим, поймавшим прекрасную птицу, вырывающуюся у него из рук.
Мне хотелось плакать. В том числе и от того… что этот прохожий был на сто метров ближе к тебе. И птицы были бесконечно счастливые в твоей стороне и листва шумела в твоей стороне как-то особенно.
Да и я.. прижался к окну лишь потому, что во всей комнате не было более близкого места к тебе, я прижался так трепетно, самозабвенно… что моё сердце и душа, чуть не выплеснулись в синеву.

Листва под фонарём ярко дрожала от дождя.
Вздрагивали уставшие плечи света, листвы.
Красота и печаль природы, стали моей душой, тоскующей по тебе и сходящей с ума без тебя.
Ты мне писала чудесные письма, с пунктуацией чувств, похожих на грацию прекрасной рыси в заснеженном лесу.
Я ждал их как чудо, как сигнал с далёкой звезды…
Я ждал их.. как весна в тёмном и зябком лесу, ждёт подснежники.
Иногда, чтобы развеять мою грусть по тебе, друзья увлекали меня на вечеринку.
Боже мой… я там был как призрак меж людей.
Счастливые девушки и парни, казались мне сумасшедшими.
Мир рушился и зяб без тебя, его заметали звёзды, словно метели, а они зачем-то танцевали, радостно прыгали, размахивали руками и улыбались с энтузиазмом безумцев.

Я не сразу понимал, что всё это каким-то загадочным образом соотносилось с музыкой, которую я просто не замечал, не слышал, вспоминая наши с тобой ночные разговоры в постели, «ивовые истории».
И вдруг, о чудо, мне, в этот сумасшедший дом, приходило письмо на телефон от тебя.
Большое письмо, полное нежности.
Я держал телефон в ладонях под столом, пряча от танцующих сумасшедших, и улыбался… как самый счастливый в мире дурачок: на моих ладонях цвела синева, росли цветы и подснежники…
Я боялся, что мои сумасшедшие друзья, заметят это чудо…

Я решил убежать с твоим письмом с вечеринки в сумасшедшем доме.
Рука об руку, с тобой, как Ромео и Джульетта, только вместо твоей руки — твоё письмо.
И как вор, тайно, в сумерках проникает в чужой дом, так я, словно нежный, сошедший с ума вор, что-то напутавший, пытался выбраться из чужой мне квартиры, в родные, лунные сумерки ночи, в добрый шелест листвы и ветра, раскачивающего пёстрые, осенние звёзды.
Да, мы убежали с тобой, рука об руку, как влюблённые и чуточку сумасшедшие романтики.
Остановившись в сумерках арки, мы замерли, переводя дыхание и с нежностью смотря друг на друга.
Я прижал твоё письмо к стене и тихо провёл рукой по лицу письма, и нежно поцеловал, закрыв глаза. Казалось, письмо твоё тоже закрыло глаза… мир закрыл глаза вместе с нами.
Шла какая-то женщина в синем плащике мимо.
Мы с тобой затаились, вжавшись в сумерки и тишину, став семерками и тишиной, озорно переглянувшись.

А потом мы пришли ко мне домой, и, на ходу раздеваясь, страстно рухнули с тобою в постель.
Я тебе не говорил о моей маленькой странности?
Я так сильно тосковал по тебе… мои руки просто сходили с ума, как и я.
У меня появилась странная привычка, похожая на эхо влюблённого в Аиде: я переписывал твои нежные письма от руки, на белых листах.
Мне сладостно было пропускать твои слова и чувства, малейшую чеширскую запятую улыбки, через свои пальцы, которыми я так любил ласкать тебя…
Это была наша с тобою ночь.
Светила ночь, всеми своими звёздами, разом. Листва рвалась куда-то за перелётными птицами, быть может на луну, мои сумасшедшие друзья, танцевали где-то на 7 этаже ночи, среди звёзд и листвы, а моя постель была застелена твоими письмами, словно подснежники проросли на нашей постели…

Я разделся и лёг в цветы, в шелестящее тепло твоих слов, теней милого голоса.
В левой руке было твоё девственное письмо с телефона, ещё не раздетое, не переписанное мной на листок.
Я брал в правую руку твои письма на листках и прикладывал их к своему голому телу: к губам, шее, груди, животу, и ниже… блаженно-ниже, и вдох замирал на моих губах, целующих твои письма…
Закрывая глаза, я чувствовал, как твои слова, пропущенные через мой почерк, становились твоей душой, голосом нежности, касаний, и эти голоса сладостно расцветали на моём обнажённом теле, сводя меня с ума.
Я занимался любовью с твоими письмами, читая твоё последнее письмо…
Я сам был как нежное письмо к тебе: твои голоса что-то писали на мне… что-то нежное, невесомое: так должно быть в Аиде, ощущают на себе прозрачные касания милых друзей…

Я был не просто письмом к тебе, я был письмом к звёздам, шелесту ночной листвы и к одинокому фонарю где-то в парке, под которым мы любили встречаться.
Сегодня я там видел бездомного щеночка, серо-жёлтого, как опавшая листва…
Как-то раз, у меня за одну ночь, с твоим письмом получилось шесть раз заняться сексом…
Даже с тобой такого не было. Так невыносимо я тосковал по тебе.
На рассвете, я лежал не в нашей постели, а на асфоделиевых, бледных цветах твоих писем, и сам я был нежно бледен, обессилен и счастлив: я был почти мёртв от любви: мои губы медленно шептали твоё имя…
Моего тела, жизни, души,уже почти не было: одно твоё имя на моих бледных губах, нежно слитое с ними, навсегда, навеки.

Я улыбнулся… если долго повторять твоё имя, нежно забыться в твоём имени, зарыться в нём сердцем, как в весенней траве, всей душой, всем телом, то в некий миг, не будет ощущаться разница между губами и твоим тёплым именем.
Более того, всё моё существо, весь трепет мой о тебе, перельётся в твоё имя.
Твоё имя взойдёт на губах, как нежная луна над пустынной и алой планетой…
Это похоже на ласку бессмертия и самое нежное доказательство бессмертия души, рая — одним твоим именем.
Я ощущал своё обнажённое существование на луне твоего имени, меня овевали ветра и свет далёких веков и звёзд; твоё милое имя, шептало вслед за моими губами, бессмертные строчки Генриха Гейне: Я из рода Азров, полюбив, мы умираем…

Милая, а я из какого таинственного рода? Полюбив тебя… я сошёл с ума.
Может все люди в любви — лжецы?
Каждый любящий, где-то в тёмном уголке своего сердца понимает, что полюбив — нельзя уже жить как раньше. Мир делится на до и после.
Нельзя уже жить и чувствовать только собой: хочется жить и этой сиренью под нашим окном и этим смехом ребёнка, шелестящим на ветру, как ласковая листва, и вон тем далёким блеском звезды и людьми, которых не знаешь ещё, и коленями любимой, её губами и биением сердца…хочется читать, что она читает, есть то, что она ест, хочется болеть, если она заболела… и умереть, если умерла она или если её с тобой больше нет.

Нет, и Кафке не снилось такое превращение, какое происходит с человеком в любви…
Но боже мой! Как же душа противится такому превращению! Всем бессмертием своим, пятится! Смутно понимая… что оно ведёт к безумию или смерти.
Неужели полнолуние любви на земле невозможно, как и бог?
Чтобы любить, человеку нужно умереть.
Чтобы бог был — он должен быть распят.
Любовь всегда... сораспята?
Полюбить всем сердцем, всё равно что доказать бытие бога, и упасть обессиленным, израненным, но со счастливой улыбкой, на руины мира… упасть первым снегом в Эдеме, и первым, медленным осенним листком, наполненным светом, словно влюблённая женщина — сном: упасть у твоего милого, утреннего окна, едва коснувшись его…

Любимая... прости меня.
Я просто безумно тебя люблю и не мог уже сдерживать в себе бессмертную любовь к тебе.
Подойди к окну… и улыбнись: видишь там меня? Я люблю тебя! Я жду тебя! Выходи!! Это не шутка!
Ты грустно улыбаешься, сонная, милая, в своей тёмно-зелёной пижамке, вытираешь ладошкой блеснувшие слёзы на щеке, и переводишь взгляд с письма на окно.
Ты ищешь меня…
Вот прохожий идёт с зонтиком сложенным, щеночек мелькнул в кустах сирени… ты ищешь, трепетно ищешь меня, родная.

Вот он я, посмотри в окно, чуть вправо! Видишь, рядом с клёном — зеленеет сирень? на ней лежат, то тут то там, словно солнечные блики на воде, жёлтые листья клёна.
Они лежат как бы на спине, в невесомости, в метрах от земли: они счастливы и улыбаются, глядя на тебя в окошке и на красоту облетающего осенью, мира.
Это я, родная. Я тебя безумно люблю!

p.s. Подойди к шкафчику с твоей одеждой и тихо открой его.
Я среди твоих вещей, твоего милого запаха, шелеста запаха твоего, как в раю: милые силуэты цветов, зверей, облаков… цветной воздух, ставший блаженно-плотным и ярким: лиловым, сизым… и он пахнет тобой, весь мир пахнет одной тобой!
Это мой рай…
Посмотри, в этом раю, я сижу с цветами и моими письмами к тебе: я их писал много лет, не показывая тебе, а значит, и ты их будешь читать много лет, быть может, до конца жизни…
Только не пугайся. В шкафу… то, что осталось от меня.
Это уже не я, а пустое письмо, с единственным словом в уголке — люблю.
Это моя улыбка о тебе…
Я уже не смогу сказать тебе этого слова, не смогу разговаривать, и двигаться.
Я… как парализованный, обнажённый ангел у тебя в шкафу, с бессмертной любовью к тебе.
Прости меня, родная, и позаботься обо мне.
Совсем скоро, моя любовь к тебе станет совершенной — полнолуние любви!
Я умру от любви к тебе и однажды ночью, тихо войду к тебе сквозь дверь, прекрасным ангелом и тихо лягу в постели с тобой, обняв тебя сизым крылом.
Что мне рай без тебя? Где ты, там и рай…