«Девственницы-самоубийцы» в 30 лет: почему я одержима этим мрачным, мечтательным романом

Я выросла во Флориде, но история Джеффри Евгинидиса о пяти обреченных сестрах со Среднего Запада казалась мне очень знакомой. Что заставляет меня снова и снова возвращаться к этому безрадостному комическому роману?

«Девственницы-самоубийцы»  были опубликованы в 1993 году — в тот же год, когда Билл Клинтон стал президентом, в продажу поступили первые Beanie Baby (мягкие игрушки, в основном в виде животных, набитые пластиковыми гранулами — прим.пер.), а Европейская организация по ядерным исследованиям опубликовала исходный код всемирной паутины. Еще это год моего рождения. Через 15 лет я посмотрела экранизацию Софии Копполы, и моим аватаром в мессенджере стала Кирстен Данст в розовом свете заката, обрывающая лепестки с ромашки. Вместе со многими девочками из школы я проводила часы с цифровой камерой, пытаясь запечатлеть ту же мечтательную атмосферу, что и в фильме. Мы позировали у дурно пахнущих пригородных озер с бугенвиллиями в руках, закрыв волосами лицо, и всегда были разочарованы результатом, который выходил слишком ярким, слишком детским, слишком правдивым.

Книга вскоре разошлась между наиболее преданными, легко поддающимися влиянию Tumblr девочками. Несмотря на то, что я выросла в Орландо, а действие романа происходит в пригородах Детройта середины 70-ых, где я никогда не была, его обстановка была настолько знакомой, что я как будто вспоминала ее, читая книгу в первый раз. Еще сильнее я влюбилась в пятерых сестер Лисбон с длинными светлыми волосами ­— предмет любви мальчишек, живущих через дорогу, которые издалека рассказывают историю в романе. Я так же быстро, как и они, поверила, что девочки были ангелами: красивыми и трагически крутыми. Тогда я не осознавала, что разделяла точку зрения не сестер, как надеялась, а мальчиков, которые никогда к ним не приближались. Оглупев от страстной тоски, мы полностью упустили смысл.

Роман соответствует своему названию. Сначала суицид совершает 13-летняя Сесилия, «самая странная из сестер». Она всегда одета в свадебное платье и кеды, подошвы которых чистит зубной щеткой, ведет дневник и сильно озабочена судьбой вяза, растущего перед их домом. За те 13 месяцев после ее смерти, что ее родители и сестры пытаются справиться с горем, молчаливое осуждение соседей все больше помещает их в изоляцию или заключение ­— в зависимости от того, с кем говорят мальчики («Эта девочка не хотела умереть. Она просто мечтала выбраться из этого дома». «Она хотела выбраться из этого интерьера»).

Несколько попыток прорваться через каменное молчание семьи становятся движущей силой сюжета: появления священника, ведущей местных новостей, школьной любви. Но все они сдаются или пугаются, оставляя сестер в одиночестве, переходя обратно через улицу, чтобы издалека внимательно наблюдать за упадком дома ради сплетен или, в случае мальчиков, из любви.

Временные линии переплетаются на манер криминальной документалистики. Мы читаем интервью с различными героями спустя десятилетия после трагедии, в новой Америке 90-ых с упадочными реабилитационными центрами, кофейнями на автобусных остановках, ботаническими садами, превратившимися в грязь из-за отсутствия финансирования и ухода. В блестящей инверсии привычной структуры второстепенные персонажи, хор соседей становятся единственными слышимыми голосами. Каждый из них помнит сестер Лисбон и имеет собственную версию трагических событий (у девочек был низкий уровень серотонина, это был сатанинский пакт о самоубийстве).

Кирстен Данст в «Девственницах-самоубийцах». Фото: Paramount Pictures/Allstar

Роман мрачен, но часто уморителен и никогда жесток: он отделывает мальчишек с их эрекцией и беспомощностью, но воспринимает всерьез их любовь к сестрам. Аналогично, он честен и по отношению к девочкам: они тоже одержимы, навязчивы и грубы. Их красоту постоянно обсуждают, либо преувеличивая ее, либо подчеркивая противоречия: у девочек слишком много зубов, обесцвеченные усики, грязные ноги. К концу книги от их дома исходит запах, напоминающий «несвежее дыхание, сыр, молоко и белый налет на языке, но также и паленый запах просверленных зубов».

Идея мальчиков о том, что на самом деле сестры были «замаскированными женщинами, которые поняли, что такое любовь и даже смерть», далека от понимания того, чего на самом деле те хотят. Их нужды сходны с желаниями мальчиков: быть любимыми и понятыми, и чтобы им говорили правду, а не только приказывали быть счастливыми. Совместно унаследованная ими и тщательно облагороженная пригородная Земля оказалась под угрозой. Они слышат, что за пределами их аккуратных газонов горит Детройт. Их деревья пожирает голландская болезнь вязов, и раз в год их дома покрываются толстой сеткой мошкары, запах которой «отдаленно напоминает карпа», идущей на на приманку для рыб. Динамика романа обусловлена не только трагедией девочек, но предполагаемым упадком окрестности. Все параноидальны, как будто чувствуют, что американская мечта уже умерла.

Автор книги  Джеффри Евгенидис только много лет спустя понял, что написал ее, чтобы отразить опыт взросления в приходящем в упадок Детройте. Я возвращаюсь к этому роману так часто, потому что он отражает специфическую для Америки истину, понятную каждому, кто в ней вырос. Желание сформулировать для себя эту истину заставляло меня писать и переписывать мой собственный роман «Скот» (Brutes). Для меня взросление в солнечном краю только сделало его тени более выраженными, заметными при взгляде назад. Орландо относительно молодой город. Его население утроилось с того момента, как в 1971 г. «Диснейуорлд» распахнул свои двери и назвал себя счастливейшим местом на Земле. Моя семья переехала сюда через месяц после терактов 11 сентября 2001 г., в Америку нагнетаемого патриотизма, подозрения и оптимизма, граничащих с отчаянием.

Описывая приходящий в упадок Детройт… Джеффри Евгенидис. Фото: Mark Makela/The Guardian

В начале 2000-х Орландо повсеместно застраивался, новенькие пригороды раскидывались на спешно осушаемой болотистой местности. Вдоль шоссе банки выстроили первые небоскребы в городе ­— рекламу показушной экономики, — в которых каждый вечер отражалось неоново-розовое величие флоридских закатов. Затем наступил финансовый кризис 2008 года. В тематических парках перестала расти зарплата, начались сокращения. Дешевые отели в пастельных тонах, которые надеялись стать приманками для туристов, в городе с растущей арендной платой превратились в общественное жилье. Мы с друзьями ходили по устрашающе пустым торговым центрам, где в темных витринах закручивались баннеры о закрытии, а от неистертых полов громко отражался звук ретро-радиостанций. Построенные в оптимизме небоскребы оставались пустыми, стеклянные башни только отражали свет и слепили водителей на шоссе, застрявших в перегруженном движении в городе без общественного транспорта. Все это обещание было построено на наименее устойчивой земле: болота оказались не такими податливыми, как ожидалось, часто возникали воронки, из-за ураганов на недели отключалось электричество, а аллигаторы поселились в каждом пригородном озере, представляя опасность для собак и детей.

Я перечитывала «Девственниц-самоубийц» десятки раз, возвращаясь к этой истории с той же одержимостью, что и ее рассказчики, когда-то давно —­ мальчики, а теперь мужчины, с «редеющими волосами и округленными животами». Они до сих пор обращаются к умершим девочкам, как будто те хранят ответ на разочарование их будней, в которых они «более счастливы с мечтами, чем с женами». Когда я впервые прочитала книгу, то была уверена, что сестер можно было спасти, если бы только они поняли, как сильно мальчики их любили, или, по крайне мере, любили наблюдать за ними. Но сейчас, когда я читаю книгу спустя 30 лет после ее публикации, то воспринимаю ее как трагедию, которую мужчины осознают слишком поздно, и даже не целиком. Она в том, что девочки хотели не идолопоклонства, а быть увиденными такими, какие они есть.

Роман мастерски путешествует по временным промежуткам и дает понять, что вещи не обязательно становятся лучше или хуже, но только более правдивыми; что прошлое не может застыть в идеализирующем свете юности, и при пристальном взгляде оказывается, что ничего из него не было таким привлекательным, как казалось. Первая любовь выглядит незнакомцем, и первый поцелуй значил больше, чем другие, только потому, что на какое-то время он был единственным, который мы могли вспомнить. «Девственницы-самоубийцы» ­— это элегия власти первых чувств, включая предательство, когда мы достаточно повзрослели, чтобы больше не верить в простые сказки, которые наши родители рассказывали о построенном ими мире. Мире, который оказался таким же незащищенным, как и девочка-подросток, смотрящаяся в зеркало, как город, построенный на болоте.

Дизз Тэйт (Dizz Tate)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ