Рецензии на книги издательства «Наука»

Надо сказать, что в советское время сложился определенный нарратив истории Древнерусского государства (Киевской Руси, Древней Руси). Он дошел до нашего времени и до сих пор воспроизводится в школьной программе и популярной исторической литературе, в отличие от специальной исторической литературы, где подходы совершенно другие.
Нарратив этот сводится к тому, что Рюрик образовал Древнерусское государство, в котором князья сменяли друг друга до Ярослава Мудрого включительно, а потом с детей последнего на Руси началась «феодальная раздробленность», которая продолжалась до нашествия монголов, после которых наступило татаро-монгольское иго, но и раздробленность продолжалась, пока прогрессивное Московское княжество не объединило все исконно русские земли в одно государство. В общем это такое линейное повествование, где деталям и конкретике внимания уделялось мало, чтобы они не портили общую картину. Найти какие-то сочинения или работы, где описывалась бы история всех или хотя бы большинства существовавших в средневековье княжеств достаточно трудная, а возможно вообще невыполнимая задача. Обычно в соответствующих публикациях для широкого читателя история Средневековой Руси сводится к рассказу о собственно Киевском княжестве, Владимиро-суздальском княжестве и Московском княжестве. Помимо них некоторое внимание еще уделяется Новгородской земле и Псковской земле.
В этой книге автор, который является академическим ученым, предлагает взгляд на историю Средневековой Руси со стороны ее политического устройства, то есть, как формировалось первоначально Древнерусское государство, что из себя представляли княжества как государственные образования, были ли они самостоятельными либо власть князя ограничивалась какими-то внешними институтами, какова была их территориальная структура и как она формировалась, как наследовалась княжеская власть (княжеские столы).
Выводы, к которым приходит автор, очень интересны и сильно отличаются от стереотипных знаний, которые даются в школе и продолжают господствовать в массовой исторической литературе. Более того, теперь эти стереотипные знания стали еще и официозом.
Так, Горский А.А. полагает, что как единое Древнерусское государство перестало существовать во второй трети 12 века (после смерти киевского князя Мстислава Владимировича (Мстислав Великий). Именно тогда в крупных княжествах утверждается переход княжения к следующему князю без санкции киевского князя. Выделяются несколько крупнейших земель-княжеств (Черниговская, Смоленская, Суздальская (Владимирская), Волынская и Галицкая), представляющие собой полностью самостоятельные государственные образования, в каждой из которых правила отдельная ветвь Рюриковичей. Внутри эти земли-княжества также делились на княжества меньшего размера, где княжеские столы занимали представители той же ветви Рюриковичей. Сохраняются также другие княжества, которые не были закреплены за определенными княжескими семействами или ветвями Рюриковичей и они являлись объектом борьбы с переменным успехом между крупнейшими землями-княжествами, каждая из которых хотела посадить туда своего князя. Таким объектом борьбы стало и Киевское княжество. Княжеская власть в нем не наследовалась, а переходила какой-то из ветвей Рюриковичей, закрепившихся в перечисленных крупнейших землях-княжествах, в результате военных захватов или межкняжеских договоренностей. При этом киевский князь сохранял власть над своей доменной землей-княжеством, где укрепилась его ветвь Рюриковичей, но не имел никакой власти над другими землями-княжествами. Такое положение сохранялось до монгольского нашествия.
Большое внимание в книге уделяется вопросам преемственности и правилам перехода княжеских столов в Средневековой Руси. На счет того, в каком порядке это происходило, единого мнения среди историков нет. Горский А.А. на основании изучения сохранившихся данных считает, что реализовывалось представление о предпочтительности перехода княжеской власти в соответствии с генеалогическим старшинством, то есть старшему в роде - от старшего брата к младшему, а затем к старшему племяннику (сыну старшего из братьев). Иными словами, именно этот способ перехода княжеских столов был наиболее распространенным. Конечно, имели место и случаи перехода княжеских столов по другим основаниям, по причине захвата или по нисходящей линии от отца к сыну, но, по мнению Горского А.А., представление о законности прямого перехода власти от отца к сыну при наличии старших родственников в источниках не прослеживается.
Интересно также мнение Горского А.А. о процессе объединения русских земель в 14-15 веках. Он считает, что происходившие процессы нельзя оценивать только как «объединительные». Поначалу ни о каком стремлении к объединению речь не шла. Разные политические силы стремились, пользуясь ситуацией, расширить пределы своей власти. Передел территорий был явлением всеобщим, а расширение владений московских и литовских князей оказалось в центре внимания историографии только потому, что с определенного времени именно они стали больше других преуспевать в этом деле. Владения же других правителей в конце концов становились объектом захвата и присоединения.
Я привел здесь лишь некоторые позиции автора. В книге затронуты многие проблемы, связанные с историей Средневековой Руси. Не со всеми мнениями Горского А.А. я согласен, с чем-то можно и поспорить, но книга дает иной взгляд на историю Средневековой Руси, отличный от господствующего стереотипного, идущего с советских времен, который сейчас еще и обрел свойство государственного официоза.

Книга представляет из себя сборник статей Семёна Франка, написанных в эмиграции на немецком языке и переведенных на русский для данного сборника. Франк позиционирует себя как русского философа, объясняя это, в основном, тем, что является философом, которому небезразлична судьба России, оказавшейся под властью большевиков. За границей обостряется чувство причастности к другому миру, который принято считать родиной, и Семён Франк открывает широкие ворота в этот мир - русского, по его мнению. Основной и почти что единственной чертой русского мышления Франк считает неотрывность от религиозного мышления. Русская мысль у него начинается с поэзии Пушкина, продолжается в произведениях Достоевского, затем получает поэтическое воплощение в символизме "Серебряного века" и только к началу XX века обретает воплощение чисто в философской мысли - Соловьева, Мережковского, Флоренского, Бердяева... В этом же ряд ставит сам себя и Семён Франк.

Начинается книга с раздела о мировоззрении Семёна Франка - его интуитивизме, как он видит познание и Абсолют. Имманентное, познанное, по Франку, неотделимо от трансцендентного и Абсолютного, являясь его частью. Познание же происходит одновременно с пониманием бытийности предмета познания. Выглядит довольно достоверно до того момента, пока процесс познания соответствует познанию истины, но, на мой взгляд, то, что является ложью, не содержится в Абсолюте, если в философских категориях сближать его с чем-либо Божественным, ведь Бог реально познается через откровение, а вот ложь чаще всего через умозрение. Таким образом становится ясно, что ложное познание существует раковой опухолью на Истине, как и весь сегмент умопостигаемого. Истина в ее христологическом воплощении проста, а вербальное и бытийное воплощение ее поэтому имеет множество путей, которые впоследствии теряют своё значение при очередном приближении. Таким образом, Франк находится в ловушке идеализации бытия, смешивает все со всем, видит связи всего со всем и, более того, требует этого единения, как некоего примирения. В его письмах видно, что он переживает об отрыве восточного христианства от западного и, вместе с этим, отрывом русского от западного, как будто это недоразумение и упирается но лишь в личность папы римского. В письмах он отчаянно спорит с теми, кто обвиняет его в том, что он отошел от православия, он юлит, объясняясь, а в результате приходит к тому, что личность папы нужна, и православному христианству не помешало бы нечто подобное. Франк не осознает, что его католицизм укоренен в его же философии, в допущении эклектизма через общий взаимосвязанный Абсолют. И, переходя ко второй части, где дан анализ творчества русских писателей XIX века и философов XX, он высматривает в их мысли лишь то, что составляет сущность католицизма. Меня не покидала дилемма, считать ли это личным убеждением автора или все-таки сделать скидку на то, что его зарубежному читателю ближе католическое или протестантское мировоззрение, что Семён Франк своей философией имел цель сблизиться и сблизить русское с Западом. Но, с другой стороны, эта католическая мысль могла действительно иметь место в умах просвещенных русских людей, отравляя русское сознание до момента, когда на него оказалось так просто набросить протестантскую критику в лице социалистов и перевернуть единую монету западной демократии, порожденной западным еретическим христианством - с одной стороны папским, с другой - реформаторским. Не случайно он видит трагедию русской революции в смерти фигуры царя - не личности, но символа и защитника православия в народе.

Например, в романтизме XIX века Франка больше всего волнует тема страдания. Пушкин был склонен к внезапным припадкам депрессии (и воодушевления), что мне дает повод сказать, что, скорей всего, тот страдал биполярным расстройством, что понимали его друзья, еще не зная, что это за болезнь, но понимая, что в припадках есть закономерность. Когда Семён Франк говорит о том, что Пушкин в своей печали проникнут светлыми чувствами, он связывает это с его духовностью. Однако, скорей всего, Пушкину приходилось мириться с его общим состоянием и поэтому не привязывать его к действительности - ни к Богу, ни к временам года, ни к отношениям (что могло происходить, потому что настроение влияет на коммуникацию). Это осознание как раз и пришло к нему в ссылке, когда стало понятно, что припадки настроения не зависят от реальности. Но Франку невдомек и поэтому апогеем творчества у Пушкина для него служит баллада о рыцаре, который не молится Богу, но служит Богоматери как прекрасной даме, и это приводит его к спасению. Думаю, Пушкин сделал в этом произведении очередное западное заимствование, мастерски переведя что-то европейское, но Франк считает, что Пушкин, который сам же плевал на вдохновение, проникнут именно такой религиозностью.

Та же история с Гоголем или Достоевским - те осознанно вступают в грязь, чтобы страдать и, пройдя через гнилье и разложение, преисполниться. В данном случае описано не что иное, как францисканство с его выпадениями в экстаз после облизывания фекалий, и концепция чистилища. К тому же католики реально причащаются не плоти и крови Христа, а его страданиям - они считают. что страдать, как страдал Христос, - одна из составляющих веры. Поэтому и бичевать себя - сойдет, хоть бы это и было очередной ересью. Католики готовы принимать в свои ряды и таких. Это вообще их современная покаянная концепция, вытекшая из жестокостей инквизиции: после опущения до жестокости впасть в беспринципное милосердие. И Франк множество раз повторит в своих статьях, что русским присуще впадать в крайности. Толстой же под старость лет впал в опрощение и сказал, что это чистое христианство. Если это, по мысли Франка, так сильно пресекается с религиозным чувством русских, они католики. По ходу, славянофилы зря сказали, что русским может быть только православный, а патриарх Кирилл их еще и процитировал на днях. Посмотрите на Семёна Франка: он критикует славянофилов не меньше большевиков.

Впрочем в обзоре русских философов у Франка встречаются совершенно различные типажи, чья вера не христианская, а философская. Но, опять же, у Соловьева важно, что его София - женщина, потому что божественность требует эротического чувства. Так под эту мысль попал Пётр Струве. Франку настолько не к чему было зацепиться, что он перешел на личность и упомянул, что тот говорил, что любовь к женщине и любовь к Богу суть одно и то же эротическое чувство. Но для этого богу не нужен пол да и женщине тоже, половая любовь действительно содержит в себе религиозное чувство, но в католицизме это восхищенная любовь, а в православии - умиленная. Но проблема личности Струве для Франка в другом: Пётр Бернгардович - воцерковленный человек. И заметно, как Франку это непонятно, он называет Таинства культом и обрядом, хотя осознает, что Струве - человек иного порядка, горящий человек, не разменивающий Истину на философское ее воплощение. Струве в статьях Франка именно Пётр Бернгардович, П. Б. и никак иначе, он сам фигура почитания и вовсе не за философию. Сам Франк говорит о нем, что тот не сделал чего-либо философски цельного, хотя мог бы и имел в себе более других. А не Бога ли он имел в себе, Семён Людвигович? И все-таки пресловутый "культ" и "обряд" содержат в себе нечто более важное, чем учение Церкви? К сожалению Франк, чтобы не оказаться католиком, впадает в протестантизм, смело отвергая догматику в пользу веры, а потом возвращается к нему обратно, когда ему вновь хочется поговорить о "русской религиозности".

Франк любит обращаться к "Исповеди" Августина, к творчеству Гёте, когда формирует свою точку зрения. Возможно, когда он ищет религиозную мысль в философии своих коллег, он как раз и занимается поиском христианской Истины, потому что осознает свою оторванность от Бога, но не может для этого никак оторваться от западной мысли, лишь называясь русским. Да и, разобравшись по существу, можно понять, что и западная философия не потеряла свою религиозность - просто она потеряла Истину. Об описанной русской философии можно сказать то же самое. Исключениями среди философов можно назвать лишь единицы и то, не рассыпающих бисер перед свиньями. Семен Франк продается любому, кто упоминает слово "бог", и чернит любого, кто это слово сознательно выкидывает из своей жизни. Сталин плох тем, что сталинизм - не философия, а самоопровергающийся бред, как будто демократия не держится на сброде, который жрет любую чушь под названием "общественное мнение". Политика с момента демократии больше не рождается спорами в аристократическом обществе о судьбах России - теперь она основана на том, как судьбы превратить в примитивные желания толпы. Политикам и его ближайшему окружению не нужно быть философами, как минимум, не перед лицом их народа. Да и раньше это нужно было только людям света для обсуждения в салонах. Франк сетовал о том, что аристократические круги были оторваны от народнических - но вот тебе режим, который всех смешал. Оказывается, проблема не в этом, а в том, что аристократия в таком смешении потеряла повод к самоуничижению до позиции народа, потеряла свои страдания по маленькому человеку и вместе с тем свое религиозное чувство.

Как экскурс по русскому мировоззрению книга не подходит, как попытки православной философии - полное фиаско, адекватной критики здесь тоже не найти - Франк почти каждую статью начинает фразой, как очередной труд его коллеги-эмигранта незаслуженно обделили, и конечно же находит то, чем он мог бы заинтересовать. Собственно, именно из-за таких формулировок мне и кажется, что Франк сам убедил себя в том, что описываемые им авторы - чисто русские, как и их мировоззрение. И вся его болтовня - реклама чего-то русского для немца. Франк упоминает, как Райнер Мария Рильке побывал в России и заразился русским духом, как будто бы он и круг описанных им русских философов-эмигрантов предлагают тот же русский дух. Только если бы русские были католиками. Даже и не пахнет русским духом.

Что же... Мой читательский 2024 год, год Дракона, проходит под эгидой китайской литературы: цель - прочитать 4 великих китайских романа.

В копилке уже "Сон в Красном тереме" и "Путешествие на запад".

"Речные заводи" вообще не похожи на предыдущие примеры. Это роман про воинскую доблесть - про то, как произвол властей может привести к формированию повстанческого движения. Как мораль и доблесть могут служить во благо народа, но не государства.

Да, и в романе Ши Най-аня есть место мифологичности и некоторым легендам, на которых стоит китайская культура, но все же, основное место в нем - это люди, которые честно и праведно сражаются за великую идею.

Читать к концу было муторно - вроде три романа позади, но с именами сдружиться так и не получилось. Впереди "Троецарствие"!

Прочитала книгу в рамках игры "KillWish". Мой восьмой выстрел.

Книга о том, как девушка родила без мужа. Случайно встретилась с мужчиной куда более высокого положения, стала его любовницей (причём отношения их складывались до безобразия банально), забеременела и сбежала, когда мужчина женился на другой. Это даже не дамский роман, пестрящий пикантными подробностями и переполненный сладострастными охами-ахами. Совершенно обыденная история, где героиня была невероятно близка к величайшим событиям своего времени — но предпочла остаться занятой только обдумыванием своей нелегальной любви. Современную повесть с таким содержанием не стал бы и читать, но книга о Древнем Египте! И история периода описана тщательно с цитированием папирусов и древних песнопений. Но даже если всё описанное на 100% соответствует истине, художественной ценности в этой книге мною не обнаружено.

Очень интересный взгляд на то, что такое в принципе миф. С критикой многих устоявшихся подходов - в первую очередь толкования мифов как "Это иносказание того-то", фрэзеровского возведения абсолютно всех мифов к обрядам (и пропповского запихивания туда же сказок). Сравнение мифа со сказкой, эволюция понятия "авторство" - что искать "авторов мифа" бессмысленно. Приложение всего этого к скандинавскому мифу, сравнение мифологических и героических сказаний в Эддах.
P.S. В который раз радуюсь, что читаю для кругозора и художественного творчества, а не изучаю филологию профессионально. Сколько авторов - столько и последовательно, убедительно изложенных мнений (и критики чужих позиций), и одно дело - сделать вывод для себя, к какой точке зрения ты склоняешься, а другое дело - искать в теориях истину. Экспериментом же не подтвердить, как в естественной науке...

Мяне заўсёды здзіўляла, што для такіх вялікіх цывілізацый як Старажытны Егіпет, Старажытная Грэцыя ці ацтэкі было характэрна шматбожжа. Ледзь не кожнай з'яве надавалася асаблівае, боскае значэнне, і толькі незвычайныя істоты маглі рэгуляваць жыццё простых людзей. Богі так трывала ўмацаваліся ва ўсіх сферах жыцця, што без іх немагчыма было ўявіць само існаванне дзяржавы.

Старажытны Егіпет часоў XVIII дынастыі - гэта краіна, поўная крыві і гвалту. Рэлігія нясе свой уплыў усё больш люта, навязваючы ўладу багоў. З-за жрацоў бога Амона юны Тутмос пазбавіўся звыклага ўкладу жыцця. Раней - сын землеўладальніка, цяпер - раб без будучыні. І ўсё ж лёс аказаўся добразычлівым для яго. Ён стаў вучнем скульптара і адкрыў для сябе самае галоўнае ў свеце - праўду. Менавіта гэта стала мэтай яго жыцця. Пасля дзякуючы ўпартай працы Тутмос дамогся высокага прызнання фараона Аменхатэпа IV і стаў паслядоўнікам яго вучэння. Менавіта Аменхатэп IV распачаў спробу прывесці рэлігію Старажытнага Егіпта да пакланення адзінаму богу - вялікаму Атону. У гісторыю фараон увайшоў як Эхнатон.

Аднак лютая рэлігійная рэформа была ўспрынятая жрацамі бога Амона даволі скептычна. І тым не менш назіраецца ў кнізе гвалтоўнае навязванне аднабожжа. Эхнатон са сваімі прыхільнікамі стварае новую сталіцу - Ахетатон. Варожа настроеныя Фівы з богам Амонам былі пакінуты. Старыя каноны і правілы сцёртыя, пакланенне іншаму богу караецца.

Але менавіта гэты перыяд становіцца для маладога Тутмоса часам росквіту ўласнага таленту. Бо менавіта фараон Эхнатон паказаў яму праўду, сапраўдную, непрыхарошаную.  Аднак скульптар пачынае сумнявацца, а ці праўдзіва ўсё тое, што ён бачыць, чуе, адчувае. Ці мае рацыю сам Эхнатон, ці існуе праўда ў яго справах?

Культ Атона ў асобе Эхнатона паступова знікае. Пасля смерці фараона ўплыў жрацоў бога Амона ўзмацняецца. Нават невялікая колькасць паслядоўнікаў Атона не здольна справіцца з новымі рэформамі. Імя Эхнатона губляецца ў пясках часу, а Тутмос застаецца ў памяці нашчадкаў як аўтар знакамітага бюста жонкі Эхнатона, Неферціці.

Немного странно легально читать чужие письма. Не какой-нибудь роман в письмах, а именно настоящие письма, которые когда-то давным-давно одна женщина писала другой. У меня это, пожалуй, первый опыт, но чтение небезынтересное само по себе. Чувствую, покачусь дальше по наклонной и возьмусь за какие-нибудь письма известных писателей, а там уже и до дневников рукой подать.
Но раз издано, значит, можно? В конце концов, все эти люди, как писавшие, так и те, кому писали, как упомянутые напрямую, так и затронутые какими-нибудь намеками, уже почти триста лет как мертвы, так что почему бы и не познакомиться заочно с мадмуазель Аиссе?
Сборник состоит собственно из ее писем к старшей подруге, госпоже Каландрини, небольшого исторического комментария и примечаний. Примечания довольно бестолковые: ну, что мне эти имена, кто сколько лет прожил и на ком был женат? Лучше бы комментировали, кем они приходились авторше писем.
Поначалу письма более длинные и более светские, затем становятся все грустнее, Аиссе жалуется на свои проблемы, на болезни, спорит со своей подругой насчет своих сложных взаимоотношений с возлюбленным, но в конце концов вроде как разрывает эти отношения, чтобы обрести благополучие в загробной жизни (наверное).
Особенно грустно было читать те места, в которых она описывает встречу с родной незаконнорожденной дочерью, отданной на воспитание в монастырь. Но вообще она производит впечатление умной и яркой женщины, просто с несчастливой судьбой, которая сама по себе могла бы послужить фабулой романа или фильма (да и послужила даже, насколько я поняла).
Маловероятно, что я когда-нибудь вернусь к этому сборнику, но потраченного времени не жаль.

«Книжка сия пишется – в ней потребность в радости: какому человеку Бог в жизни попустит, тому и нужно в неё заглядывать, ведь душа беспокойная подвержена всяким желаниям».

Как называется состояние, когда читаешь памятник средневековой русской литературы и понимаешь, что он тебе очень нравится? Настолько нравится, что удивляешься, почему не принимался за него так долго?:)

Моё знакомство с «Домостроем» случилось на самом деле давно, ещё в студенчестве, но было, скорее, формальным. Свой экземпляр книги я получила за выступление на юридической конференции, но тогда особого интереса к книге не возникло. Не возникло его и чуть позже, когда изучение русской традиции стало моим существенным увлечением. И даже тогда, когда меня на волне изучения традиции и фольклора чуть не унесло к славяно-ариям, которые до сих пор летают где-то на вайтманах и вайтмарах. Этот эпизод требует отдельной статьи:)

Время шло, «Домострой» пылился, я пребывала в уверенности, что это страшная книга о том, как муж в семье всех побивает. Но, поскольку я, в отличие от литературного средневекового памятника, так и могу пропасть в вечности, было принято волевое решение взяться уже за эти «буки-веди». И тут...

С первых страниц я поняла, что это прекрасная книга по домоводству! Написанный в XVI веке (точной датировки нет, как нет и конкретного автора, кроме более известной «Сильвестровской редакции»), «Домострой» оказался на удивление актуальной книгой! Если отбросить архаичность текста и средневековый антураж, то многие советы могут быть применимы и в современном быте. В книге поглавно расписано, как вести хозяйство, как организовывать быт, как беречь в сохранности имущество, как, что и когда готовить (с оглядкой на православные праздники и посты), как хранить продукты, как воспитывать детей, как обращаться с работниками, и прочее, и прочее. И, кстати, я не обнаружила тут каких-то чрезмерных средневековых жестокостей по отношению к детям и женщинам, всё в рамках всё той же средневековой морали. Более того, приятно было отметить в книге места, где, наоборот, в отношении женщин рекомендовалось проявлять заботу, делать поблажки (например, беременным на богослужениях разрешалось не кланяться, не опускаться на колени).

Понятно, что жизнь по «Домострою» - это идеализированная картинка бытия, к которой рекомендовано стремиться. И тем интереснее сравнение этих рекомендаций с приведёнными в комментариях к книге свидетельствами иностранных очевидцев того времени. Конечно, не в пользу русских, тут заграничные гости верны себе: не понравилось им, что русские женщины не ведут себя, как «раскрепощённые» европейские женщины, сторонятся чужих мужчин и строги к себе. Интересная информация для размышления.

«Домострой», как произведение популярного в те времена «поучительного» книжного жанра, сочетает в себе советы религиозно-этического свойства с советами по хозяйственной части. Литературоведы отмечают его уникальность в сочетании церковно-славянского языка с простонародной речью. Я же, как рядовой читатель, не углублялась в сравнительный анализ нескольких редакций и переводов этой средневековой книги, не ставила своей целью углубленное её изучение, но прочитала её с неподдельным интересом и вниманием. Более того, «Домострой» читается очень легко именно из-за своеобразной литературной атмосферности, например, когда после серьёзных поучений о правилах хранения готовки припасов встречается «ох и сладки бывают вишни, в патоке перепущенные!» или другие очень живые заметки автора. В такие моменты особенно ясно чувствуется непрерывность исторической связи времён, общность восприятия мира средневековым автором и читателем современности.

В моё издание включены: «Домострой» (древнерусский текст, Сильвестровская редакция, перевод);Приложения – «Из Измарагда» (древнерусский текст и перевод). «Измарагд» - это ещё один древнейший сборник поучений и приведён в книге для сравнения его текста с «Домостроем», поскольку средневековой литературе было свойственно заимствование и переработка некоторых старинных текстов. «Измарагд» по содержанию более религиозен, более похож на богословскую литературу, но преследует ту же цель, что и «Домострой», – привить человеку стремление стать лучше, следовать высоким христианским нормам средневековой морали.

Итог: «Домострой» - хозяину и хозяюшке на заметку! Читайте, люди добрые, время от времени старорусские литературные произведения и набирайтесь ума-разума, чтобы не сбивали вас с толку псевдо-историки, да чтобы русским духом преисполниться!